Зона бабочки

А гроб исчез — словно опять из пленки вырезали несколько кадров. Поверхность стола была пустой. Пленка тоже исчезла, и на ближнем к Гридину углу мутно белело пятно, какое получается, если пролить на полировку что-то горячее.

И тут Гридин окончательно успокоился. Гроб исчез не потому, что ловко вырезали кадры, а потому, что был иллюзией. Тем, чего на самом деле нет.

А вот этот человек в клетчатой сине-желтой джинсовой рубашке и темно-синих джинсах… Кем был этот человек?

— Ладно, — сказал тот, кто несколько мгновений назад притворялся мертвецом. — Пистолет можешь убрать, он тут ни к чему.

Голос его звучал глуховато, но отнюдь не загробно. Впрочем, Гридин не знал, как звучат загробные голоса.

— А зачем этот цирк? — спросил он, опуская оружие. — По нервам, конечно, бьет, не спорю, но…

— Давай об этом не будем, — перебил его собеседник. Он был на полголовы ниже Германа и смотрел чуть исподлобья. — Я здесь уже многое понял, а ты, вероятно, еще нет.

Его «ты» Гридина почему-то вовсе не коробило. Словно такое обращение к нему, в данном случае, было совершенно уместным.

— Да, понять тут трудно…

Клетчатый отрицательно покачал головой:

— Я не о том. Не о том я понял, что вокруг, а о себе понял.

Он обогнул стол, шагнул к Герману и протянул руку:

— Зимин, Дмитрий.

Гридин колебался целую вечность: три, а то и все четыре секунды. Потом переложил «глок» в левую руку, а правой повторил жест своего визави.

— Ну вот, — сказал Зимин, когда их кисти соприкоснулись. — Надеюсь, теперь ты тоже поймешь.

Рукопожатие получилось коротким. Цепь замкнулась, проскочил разряд — и Герман, словно ошпарившись, отдернул руку. Теперь у него в голове была даже не каша, а нечто такое, чему еще не придумали названия.

— Вижу, проняло, — грустно улыбнувшись, сказал Зимин и кивнул на кресла. — Давай сядем. Придешь в себя — поговорим. Я тоже попробую тебя усвоить. Герман Георгиевич Гридин… Да, точно, это гранитно и железобетонно…

Герман деревянно повернулся, сделал два шага и с разворота плюхнулся в кресло, уже не удивившись, откуда Зимин узнал его имя. Дмитрий устроился в соседнем.

Говорить Гридин не мог. Положив пистолет на журнальный столик, он начал усиленно тереть лицо ладонями, словно это могло помочь разобраться в лавине новых знаний, воспоминаний и впечатлений.

Охватить все сразу просто не получалось, и из общего хаоса выскакивали только фрагменты. Выскакивали и погружались назад, словно резвящиеся дельфины. Впрочем, это сравнение было неточным, потому что зрительные образы переплетались с безликим пониманием, а фоном служило осознание всей его жизни… вернее, совсем не его жизни!

Пустырь и гаражи… Школьный класс, и рядом, как всегда, усердно что-то выводит в тетрадке, склонив голову к плечу, Ленка Лошкарева… но он, Герман Гридин, никогда не знал никакой Ленки Лошкаревой, и не с ней рядом сидел за партой в третьем классе, а с молчаливой и слегка надменной Таней Зерцаловой… Летящий в ворота футбольный мяч и содранная до крови коленка… А ведь именно эта коленка у него когда-то ни с того ни с сего заболела! Магазин на асфальтовом пятачке… Деловитая вывеска «Булочная-кондитерская» над стеклянной дверью, до половины забитой фанерой. Там он покупал конфеты «Барбарис». Мама давала на школьные пирожки, а он покупал «барбариски»… Да нет же, он в детстве любил совсем другие конфеты — «Золотой ключик»! И покупал их совсем в другом магазине! Студенческая аудитория — Владимирский пединститут… Успенский собор… Золотые ворота… Во Владимире жила его тетя, сестра мамы, и он поехал туда учиться. Кто? Он, Георгий Гридин? Да он никогда не бывал во Владимире! Улыбчивая однокурсница, Лариса… Короткая юбка и стройные ноги… Жена. Жена Лариса… Маленькая дочка беспокойно ворочается в коляске, а он сидит рядом, на скамейке в сквере, и читает книгу, рассказы Амброза Бирса… Дочка Ирочка… Утренняя сигарета «Бонд» на балконе московской квартиры и ряженка с бубликом вместо обеда… «Знаете, что такое „воронка Шеррингтона“? Он отрицательно покачал головой. Каждое слово колдуна звучало как откровение»…

Фрагменты, фрагменты…

И наконец — осознание… Он — Дмитрий Зимин. Вернее, он не только Герман Гридин, но еще и Дмитрий Зимин.

И он знал, почему это именно так.

Они были единым целым в двух лицах. Двумя ипостасями одной личности. Правой и левой стороной… нет, и правой, и левой… Атомом, который может находиться в разных состояниях одновременно…

Конечно, все эти сравнения были неточными, но главное он понял: Герман Гридин и Дмитрий Зимин изначально представляли собой одну личность, в дальнейшем разнесенную в пространстве.

Гридин в конце концов оторвал руки от лица. Дмитрий пристально смотрел на него.

— Ну что, Гера, понял? Это похлеще, чем Кайроса за чуб ловить. Вот такие у нас с тобой, у меня-тебя, тебя-меня, оказались благодетели…

— Стоп, — сказал Герман, отгораживаясь ладонью. — Погоди, дай отдышаться. Пусть утрясется немного.

— Давай, усваивай. — Глаза у Дмитрия по-прежнему были непонятно грустными. — Если у меня получилось усвоить, то и ты никуда не денешься.