Зона номер три

Водила Федор, бритоголовый молодой человек, действительно поджидал на улице и помог уложить бездыханного Петра Фомича на заднее сиденье потрепанного «жигуленка». С ветерком пронеслись по Москве: Савелий даже не успел насладиться открывающимися видами.

Высадились у подъезда хрущевской пятиэтажки на тенистой улице, с оврагами и черемухой, где лишь один-единственный гигантский транспарант «Новое поколение выбирает пепси!», плещущийся выше всех домов, напоминал о том, что находятся они на оккупированной территории.

— Помочь? — спросил Федор.

— Управлюсь, ничего, — Савелий взвалил инвалида на плечо и без затруднений поднялся на четвертый этаж. Дверь отворила молодая женщина с рано увядшим лицом, укутанная в длинный, сильно поношенный халат. Сокрушенно всплеснув руками, велела Савелию нести поклажу прямо в комнату. Там они кое-как вдвоем стянули с него одежду и опрокинули на застеленный почему-то клеенкой диван. В пьяном забытьи Петр Фомич восторженно улыбался, как ребенок, впервые узревший самолет.

Маргарита Павловна предложила гостю чаю, и Савелий не отказался. От водки и сухомятки у него давно першило в горле. На опрятной, чистой кухоньке хозяйка подала чай в фарфоровой посуде, хлеб, масло и сыр. Савелий уплетал за обе щеки, только бороденка топорщилась.

— А ты что же, голубушка, не попьешь чайку?

Маргарита Павловна, задумчиво щурясь, положила в рот полосатую карамельку. Она была явно не из тех, кто мелет попусту языком. От ее сухого, с темными подглазьями лица исходил теплый свет хорошо усвоенного жизненного урока. Она была красива, стройна, ничего лишнего в чертах — лишь ясное, голубоватое мерцание глаз. Савелий признался:

— В столицу утром прибыл, а вот первого вижу нормального человека. Тебя, девонька.

Маргарита Павловна смущенно потупилась.

— Вы о нем плохо не думайте, о Петре Фомиче. Он ведь с горя ее глушит. А как помочь, не знаю.

— Ты уж одним тем помогла, что бедуешь с ним.

— Муж мой, куда денусь.

— Скажи, красавица, зачем пленкой диван застелила?

Маргарита Павловна полыхнула алым цветом.

— Петя не всегда собой управляет, когда выпьет. Почки у него отбиты.

— Понятно. Любишь мужа?

— Роднее никого нету. Только он сам почему-то отдалился. Может, я его больше не волную как женщина.

— Не надо так, — укорил Савелий. — Человек через смерть и муку прошел, ноги лишился, веру утратил, — ему ли скакать молоденьким козликом? Потерпи, помайся годик-другой. Он воспрянет. Терпение сторицей воздастся.

— Кто вы? Вы же не случайно к нам зашли?

— Об этом не думай. Странник я, обыкновенный прохожий.

Оба чувствовали, как им вдруг стало хорошо вдвоем. Как двум слезинкам, сомкнувшимся под переносьем.

Уходя, Савелий пообещал навестить вскорости, потолковать с Петром Фомичом на трезвую голову. В прихожей Маргарита Павловна неожиданно прижалась к нему тоскующим жадным телом, поцеловала в уголок губ, и Савелий словно впервые догадался, что наступит день, когда ему тоже понадобится женщина.

С такими долгими задержками он лишь к вечеру добрался до Красной площади. Святое для всего православного мира место напоминало огромную строительную площадку, с торчащими кранами, со множеством ограждений, с мельтешением техники и скоплением людей. Надо всем пространством стоял такой звук, будто, высоко пролетая, каркала неисчислимая стая воронья. Если бы Савелий когда-нибудь читал книги и добрался однажды до платоновского «Котлована», ему непременно припомнились бы сцены из этого пророческого произведения; но книг Савелий отродясь не читал, поэтому никакие литературные сравнения не пришли к нему в голову. Озадаченный, он перекрестился на тускнеющий под закатным солнцем лик Василия Блаженного и некоторое время молча стоял, отдыхая, свеся руки к земле, чутко прислушиваясь.

Рядом проходил задумчивый господин в вельветовой кепке, с кинокамерой через плечо. Савелий его окликнул. Господин поглядел мимо, словно не видя, потом вернулся и сунул ему в руку хрустящую купюру достоинством в один доллар. Савелий с благодарностью поклонился, спросил:

— Чего тут происходит, не подскажете приезжему? Какие сокровища ищут?

— Ай спик инглиш, — ответил господин, презрительно поджав губу и нацеля на Савелия камеру. — Рашин плохо понимай.

— Тогда извините!

— Купи булку, хлеб. Кушай на здоровье. Водка купи.

— Не извольте сомневаться, — уверил Савелий.