Зона поражения

— Может быть. Может быть. — Она задумчиво, так же, как санитар, теребила завязку на халате, крутила в пальцах маленькую белую зажигалку. — Я уже говорила, я работаю здесь всего несколько месяцев. Мне не особенно доверяют. Я человек главного, меня даже боятся, кажется. Но кое-что все-таки удалось услышать. По клинике ходят упорные слухи, что некоторых наших больных подвергают эвтаназии. Я проверила по картотеке. Действительно так. Было несколько случаев. Они идентичны. В клинику поступает неоперабельный больной. Его разрезают, зашивают и, ничего не сказав, отправляют умирать домой. Обычно в подобных случаях человек может прожить от двух недель до нескольких месяцев. Сам понимаешь, в страшных мучениях. За последний месяц я вычислила двоих. Все то же самое, но смерть наступает сразу, через несколько часов после операции. Грубо говоря, кто-то производит эвтаназию, а это, как ты понимаешь, в нашей стране незаконно.

— По-моему, это гуманное дело.

— Я бы с тобой согласилась, если бы сама не работала здесь. Ты знаешь, Макар, как люди цепляются за последние часы жизни, знаешь? — Голос Валентины делался все громче и громче, она почти кричала. — Они хотят только двух вещей — знать всю правду и иметь достаточно морфия, чтобы смягчить боль. И вот еще, что любопытно. — Валентина отодвинула ящик и, порывшись в нем, вынула какой-то листок. — Посмотри. Здесь полностью данные этих двоих. Так же, как и твой Максим, оба были шоферами. — Она всмотрелась в листок, почти поднесла его к глазам. — Нет, больше никаких совпадений. Возраст разный, заболевания разные. Ничего больше.

Она замолчала, схватила еще одну сигарету, поперхнулась дымом, закашляла.

— Он сказал семьсот седьмая? — осторожно спросил Макар Иванович. — Что это за палата такая особенная, что всем санитарам любопытно, кого туда отвезли?

— Двухместная палата. Для особых случаев. Если тебе любопытно, то в такой же палате муж мой лежал, когда у него было подозрение на саркому. Слава Богу, обошлось.

— Депутатская, что ли? Для избранных?

— Ну!

— Можно мне посмотреть эту палату?

— Только если там сейчас никого нет. — Она проверила данные при помощи все того же компьютера. — Сейчас там свободно. Пойдем.

Скоростной лифт не заставил себя ждать, двери распахнулись сразу после нажатия красной кнопки. Выйдя из лифта на седьмом этаже, Дмитриев в неловко накинутом белом халате с трудом поспевал за своей провожатой. Он ничего больше не спрашивал. В клинике царила тишина. Только теперь, в этом широком полутемном коридоре, он понял, для чего нужна идеальная вентиляция. Практически отсутствовали вокруг угнетающие больничные запахи. Только иногда из-за какой-нибудь полуоткрытой двери, мимо которой они проходили, обдавало густым запахом смерти. Это мог быть запах рвоты, запах лекарства, запах кала- во всех случаях это был один и тот же запах боли, запах неминуемой смерти, запах, присущий только подобным онкологическим больницам.

Они вошли в палату. Валентина притворила дверь. Ничего особенного. Никакой особенной роскоши. Две чисто застеленные кровати. В головах каждой кровати кнопки «Радио» и «Вызов сестры». Небольшой полированный стол, две тумбочки. Все выдержано, правда, в одном стиле без обычной аляповатости, но не исключено, что в этой клинике и палаты на шесть человек выглядят так же.

Но было и что-то еще. Что-то невидимое глазу, но вполне ощутимое. Было какое-то несоответствие. Только несколько часов спустя, уже сидя в военном самолете, закрыв глаза и под рев двигателя сосредоточившись, восстанавливая всю картину последовательно, Дмитриев понял: в палате как-то неправильно пахло. Нигде не пахло, в клинике фантастическая вентиляция, Валентина все время курила, дым сразу затягивало куда-то, а в той палате сохранялся запах. Но запах, не имеющий никакого отношения ни к раковым опухолям, ни к смерти вообще. Он попробовал сопоставить. Конечно, запах коньяка, там был запах хорошего коньяка, и в вазочке на столе стояли шикарные свежие розы.

11

Самолет приземлился на ближайшем к Грозному аэродроме в семь часов утра. Дмитриева разбудили только после посадки. Он выглянул в иллюминатор и увидел густо идущий снег. За пеленой снега как раз взлетали военные истребители, от рева заложило уши. Стоял неподвижно личный самолет Джохара Дудаева, прошитая из автоматов десантников штатская машина, которой не суждено уже было взлететь и которую по картинке на телеэкране знал уже весь мир.

Нужно было перестроиться, нужно было выбросить из головы киевское неприятное приключение и браться за дело, все-таки он председатель комиссии по освобождению заложника. И через какое-то время Дмитриеву удалось собраться. Уже через пятнадцать минут, корректируя свой дальнейший маршрут с молодым невеселым полковником в здании аэровокзала и прислушиваясь к канонаде, накрывающей город, Макар Иванович думал только о предстоящем деле. Мысль его больше не возвращалась ни к коридорам онкологического центра, ни к странной женщине в радиоактивной шубе, встреченной на ступеньках киевского подземного перехода.