Зона поражения

Путешествие через дымящиеся руины показалось почти обзорной прогулкой. Опытный военный водитель, прошедший когда-то боевую школу, Макар Иванович заменил водителя в БТР, он даже не снял плаща, только вместо шапки пришлось надеть шлем. Грозный за обзорной щелью мало чем отличался от Грозного на телеэкране. Одиночные выстрелы, иногда автоматные очереди, отдельные перебегающие через улицу фигуры, везде дым, звучащая накатами орудийная канонада, руины. Все было уже обусловлено. Оказалось, что Пашу не вообще держат в заложниках, а что пленил его какой-то конкретный полевой командир. Пока Макар Иванович спал в украинском военном самолете на высоте десяти тысяч метров, этот полевой командир уже успел выдвинуть свои условия, которые на первый взгляд выглядели идиотически. Он готов был передать Павла Николаевича Новикова только в руки полномочного представителя прессы. Так что прилетел Дмитриев очень кстати. Просьба странная, конечно, но почему бы ее и не удовлетворить. Были еще какие-то требования, но их пока никто не обговаривал.

Уже в десять часов утра он вышел из бронемашины, вернул шлем, надел свою шапку (здесь было все же градусов на десять холоднее, чем в Киеве, не заметишь, как оба уха отморозишь) и, подняв над головой белый носовой платок, вошел в полуразрушенное здание, где засели боевики. Никаких неприятных эмоций Макар Иванович не испытал. В Чехословакии хуже было. Там было очень стыдно, здесь ему почему-то стыдно не было. Его обыскали, убедились, что оружия нет, и провели в подвал.

Все дальнейшее было похоже на скверный, глупейший анекдот. Когда Макар Иванович спустился вниз, Паша сидел за столом и при свете керосиновой лампы — окон в подвале не было — что-то быстро строчил на разбитой немецкого производства пишмашинке. Он так увлекся, что сразу и не заметил Дмитриева. Когда же наконец увидел председателя комиссии по собственному спасению, то закричал что-то совершенно непонятное. Вскочил из-за стола и закружил по бетонному полу подвала в импровизированном вальсе какого-то малорослого чеченца, с ног до головы увешанного оружием.

— Проспорил, Ибрагим, проспорил! Говорил, не пришлют? А я говорил, пришлют… Ты знаешь, кого они прислали?.. Это же сам Дмитриев Макар Иванович. Завотделом международной жизни. Проспорил, гони теперь тысячу баксов. Давай гони!

Позвякивая своим оружием, чеченец долго рылся в карманах, вынимая по одной мятые зеленые бумажки и отдавая их Паше. Когда долг был возвращен, Паша сказал:

— Он со мной поспорил, что вы не приедете. И проспорил — морда!

— Скажи, а зачем ему понадобилось именно два журналиста, ему тебя, что ли, одного мало?

— А-а?.. — Паша хитро сощурился, пошел к столу и взял большую грязную фотографию. — Он требует, чтобы вот это было напечатано тиражом не менее десяти миллионов экземпляров в том же формате. Я ему сказал, что я один публикации не добьюсь. Вот и поспорили. Я сказал, наши пришлют другого журналиста, а он говорит, из той же самой газеты испугаются, не пришлют. У них тут своя логика, азиатская. Правда, мы с Ибрагимом водки много выпили, надо сказать.

— Но у нас же нет десяти миллионов?

— Ничего, другие перепечатают. Факт смешной, почему бы и не перепечатать, будет десять.

Поворачивая в руках грязный и липкий фотоснимок, Дмитриев все никак не мог понять, что же на нем изображено.

— Так тебя что, и не брали в заложники? — спросил он, наконец сообразив, что держит в руках всего лишь испорченную бензином групповую школьную фотографию.

— Не знаю, но даже если и так, меня в известность никто об этом не ставил. Вот посмотрите, Макар Иванович, посмотрите, он хочет, чтобы мы в «Событиях» это тиснули.

— Зачем ему?

— На память! Он говорит, что все, кто запечатлен на этом снимке, уже погибли в бою с «Москвой», кроме него самого, конечно. Он тут где-то крестиком отмечен. Снимок восемьдесят восьмого года, спортивная команда, ДСО «Труд», настольный теннис.

…Мина взорвалась в самой середине двора, когда Дмитриев пригибаясь вышел из подъезда. Уши заложило, и несколько секунд Макар Иванович ничего не слышал. Он видел, как медленно падает поднятая взрывом земля. Будто опустился тяжелый темный полог, и перед ним оказалась стоящая у противоположной стены телефонная будка. Стекол в будке не было, но сам таксофон показался целым. Он подумал, что должен позвонить. Во второй половине дня он обещал позвонить этой женщине. Всплыли пунцовый рот и широко распахнутая норковая шуба.

— Макар Иванович! — Паша кричал ему в самое ухо, но слова с трудом различались за тупым шорохом тишины. — Макар Иванович, что случилось?

Дмитриев повернулся и посмотрел на него.

— Мне нужно позвонить! — сказал он и не услышал своего голоса.

— Это уже в Москве! — Что?

— Из Москвы звонить будем! Здесь нет связи!