Зоология и моя жизнь в ней

Вообще говоря, для оценки эффективности любой системы репродукции биологи вынуждены полагаться на единственный параметр. Это так называемый «успех размножения» – доля потомков, выживших до момента приобретения ими самостоятельности. Существенный отход молодняка в период от рождения до этого времени неизбежен всегда. Однако, у черноголовых хохотунов, как выяснилось, он приурочен к первым трем дням жизни потомства, когда до 20 % птенцов уничтожаются взрослыми членами колонии. Смертность птенцов хохотуньи, как нам удалось выяснить, оценивается примерно теми же цифрами, но пик их смертности приходится здесь на более поздние сроки, когда уже подросшие птенцы теряют родителей и гибнут от голода или переохлаждения.

Казалось бы, «баш на баш». Но черноголовый хохотун в ходе эволюции пошел явно по тупиковому пути. Возможность дальнейшего существования этих чаек, как кажется, сохранится лишь до тех пор, пока будут существовать острова, полностью свободные от наземных хищников. Что касается хохотуний, то им в будущем ничего такого не угрожает: в условиях изолированного существования гнездящихся пар существенная их доля всегда сможет успешно вырастить свое потомство. Как удачно выразился один зоолог, неуспех отдельных гнезд этого вида можно сравнить с потерей нескольких спичек из коробка, а крах большой колонии хохотунов из нескольких сотен пар равноценен потере зажигалки.

Контрастные социальные системы у двух видов ящериц

Предистория

В 1978 г. ко мне в Москву на консультации приехала из Туркмении Мирра Евгеньевна Гаузер. Она работала в Красноводском заповеднике, на островах южного Каспия, где собирала материал для диссертации по биологии колониальных чайковых птиц. В то время главным объектом ее исследований были пестроносые крачки. Они, как и черноголовые хохотуны, гнездятся в составе очень плотных колоний. Разница состоит в том, что эти поселения объединяют не десятки и сотни, а тысячи пар, до 20 000 на острове Большой Осушной в Красноводском заливе. Здесь же, кстати сказать, бок о бок с ними обитают и три другие вида крачек, гнездящихся, подобно хохотуньям, изолированными парами.

Ира Гаузер, как ее называли в кругу близких и знакомых, убедила меня в том, что изучение черноголовых хохотунов могло бы быть продолжено нами в заповеднике. Так я решился попытать счастья там весной следующего года. Казалось, и, как позже выяснилось, совершенно справедливо, что путь к этому месту попроще, чем на Тенгиз, а дружественный заповедник может сильно способствовать выполнению задуманного.

Но куда же теперь без ЛУАЗа! Ехать со мной решил Владимир Потапов, который ранее снимал фильмы о животных в Туркмении за собственный счет. У него была точно такая же машина, но он настоял, чтобы путешествовали на моей. Выехали 17 марта. Гололед был такой, что выйдя из автомобиля, с трудом удерживались на ногах. Путь до Баку составлял около 2 200 км, а оттуда до Красноводска предстояло плыть на пароме через Каспийское море. В России еще стояла зима. В одном месте, где шел ремонт шоссе, правая полоса бетонной дороги отсутствовала, а провал был почти полностью скрыт снегом. Наш ЛУАЗ провалился туда и пострадал настолько, что пришлось срочно самим, коченеющими от холода руками, менять заднюю полуось.

Машину вели по очереди. Ехать надо было быстро. Я-то уже знал, что скорость в 95 километров в час машина выдерживает. Потапов же, который на своем ЛУАЗе ездил до этого только по Москве и ее ближайшим окрестностям, когда не было нужды особенно торопиться, буквально цепенел от страха, когда я развивал полную скорость. «Будь что будет!» – думал, вероятно, он, оставив попытки убедить меня ехать медленнее, и предпочитал заснуть, чтобы не участвовать в происходящем.

Но при всем этом только на седьмой день после выезда из Москвы мы въехали в Азербайджан. Здесь погода стояла уже летняя, но неприятности продолжали преследовать нас. В пригороде Сумгаита, который несколько лет спустя прославился на весь мир жестокими армянскими погромами, попали в ДТП. У нас отобрали документы, и пришлось дожидаться диагноза врачей относительно состояния женщины, которую считали пострадавшей при этом происшествии. Нас держали около суток, и все это время говорили: «Вам еще повезло, что это случилось в Азербайджане. Вот если бы попали в руки армян, тогда бы так просто не отделались!». На следующее утро стало ясно, что с пострадавшей ничего страшного не произошло, и нас отпустили. Пришлось все же отдать милиционерам почти все деньги, которыми мы располагали. В тот же день мы прибыли в Баку и, простояв в длиннющей очереди автомобилей, въехали к вечеру на паром и ночевали здесь. Пока ждали своей очереди, я купил с рук треугольный флажок из тех, что вешают в автомобиле за ветровым стеклом. На одной его стороне была фотография Сталина, а на другой – Бриджит Бардо. Когда флажок крутился под ветерком из открытого окна машины, изображения этих двух персон сливались в нечто не поддающееся описанию.