Зорич

Извилистой тропой почти в темноте шли долго. Наконец Корф придержал Евгения Ивановича за руку. Впереди показался просвет — поле. За ним темнели какие-то едва различимые отсюда, широко разбросанные строения. Среди них — чуть видные жёлтые огоньки.

— Иди следом, — проговорил негромко Корф. — Близко не подходи. Видишь, справа за кустарником сарай?

Есаул пригляделся.

— Да, вижу.

— Он там, — сказал Корф и исчез в темноте.

Вынув наган, Зорич двинулся следом. В десяти саженях от сарая остановился за большим деревом. Осмотрелся. Прислушался. В полной тишине прошла пара минут. Слух уловил лишь ленивое перебрёхивание собак на хуторе. И тут тишину резко разорвал треск одного за другим двух выстрелов.

Есаул, не разбирая дороги, кинулся к сараю на яркие вспышки.

Стоявший спиной к стене сарая человек пригнулся, вытянул руку. Есаул споткнувшись о тело, падая, нажал на спуск. Выстрелы прозвучали одновременно. Стрелявший, согнувшись, кулём осел на землю. Ещё кто-то справа, от угла сарая, кинулся бежать, затрещав кустарником. Зорич, не вставая, разрядил на звук барабан револьвера и прислушался. Тишина. Только осатанелый лай собак на хуторе. Лежащий рядом, широко раскинув руки, скрёб пальцами землю, дышал хрипло. Корф лежал лицом вниз. Есаул перевернул его на спину. Потрогал пульсирующую жилку на шее. Выдохнул с облегчением: «Жив! Слава богу!» Расстегнув плащ, нащупал пальцами мокрое пятно на рубашке. Ранен в правое плечо, ближе к ключице. И тут он услышал натужное бормотание информатора. Тот пытался сказать что-то. Зорич, встав на колени, наклонился ближе:

— Говори. Я слушаю тебя. Я с Корфом.

Просунул руку под голову, приподнял её. Ладонь стала мокрой. Человек произнёс несколько слов невнятно. Есаул понял его, но переспросил дважды:

— Он здесь? На хуторе?

Но человек умолк, запрокинув голову.

Зорич, поднявшись, постоял, пошатываясь. Со стороны дороги послышался перестук колёс и лошадиный топот.

«Какой, однако, молодец!» — лениво подумал Евгений Иванович.

Тело его наполнилось вдруг усталостью. Ноги отяжелели. Не хотелось ни думать, ни двигаться. Борясь с охватившей его леностью, есаул вдвоём с агентом разместили в коляске полулёжа Корфа. На вопрос: «Заберём обоих?» — апатично кивнул головой. Взял из руки агента наган. Сунул его в карман. Удивился, услышав:

— Ваше благородие, вы ранены.

Молча, не возражая, ощупал себя ладонями, нашёл пальцем дырку в куртке, и тут всё поплыло, закружилось вокруг и он потерял сознание.

* * *

Сначала он ощутил слабый свет сквозь закрытые глаза. Потом он почувствовал запах карболки, перемешанный с каким-то другим, приятным. С трудом разлепив тяжёлые веки, разглядел что-то белое. Не сразу понял, что это наверху — это потолок. Потом почувствовал — рядом кто-то. Осторожно, будто стеклянную, боясь разбить, повернул голову. Сквозь туман всё яснее появилось лицо. Совсем рядом большие заплаканные глаза. Знакомые когда-то. Серые. С длинными ресницами. Есаул едва слышно прошептал:

— Как? Ты?

И потерял сознание.

Окончательно Евгений Иванович пришёл в себя на следующий день к вечеру. Открыл глаза. Огляделся по сторонам. В палате он был не один. В противоположном углу, подложив под голову две подушки, держа в руках развёрнутую газету, Корф Исидор Игнатьевич. Рядом на стуле ворох других газет. Есаул тихонько кашлянул. Корф, сняв с носа очки, положил газету и заулыбался во весь рот:

— Знаешь ли, уважаемый Евгений Иванович, это натуральное свинство! Замучил всех! Аннушка в коридоре какой день спит. Да и обо мне бы подумал — каково мне одному-то?! Словом перекинуться не с кем!

Корф говорил всё громче, и его услышали. Первой, распахнув дверь, в палату ворвалась Аннушка. Села на стул, держала в ладонях безвольную руку Евгения Ивановича. Молча плакала. Улыбалась сквозь слёзы, вытирала их рукой и снова плакала. Вторым появился Грюнберг. Пощупал пульс, приложился к обвязанной бинтами груди есаула какой-то штукой с раструбом. Повертел ею справа налево, будто гипнотизёр, перед лицом Евгения Ивановича. Довольный, хмыкнул.

— Теперь всё. Выкарабкался! С возвращением, ваше благородие!

И удалился.

Выздоравливал медленно. Сидел в кресле у окна. Вспоминал. Думал. Шутил: «Постарел! Раньше как на собаке затягивалось». Аннушка улыбалась понимающе, застенчиво. Сказала как-то:

— Думала, помрёшь.

И заплакала.

Евгений Иванович мучал себя мыслью. Как могла в палате появиться графиня? Раньше Аннушки? Надо было бы спросить у Корфа, да он постеснялся. «Всё-таки спрошу, — решил Евгений Иванович. — А вдруг мне это почудилось? Рассмешу только своим вопросом». Но подумав, решил: спросить надо. Чтобы не мучиться.

В палате их не раз навещала Светлана Васильевна. Похорошевшая и счастливая. Смотрела влюблёнными глазами на смущённого Корфа.

— В палате раньше неё, — шутил Корф, — появлялся запах её пирожков.

С нею всегда был Павел. От него есаул услышал с облегчением, что информатора они привезли в город уже мёртвым. «Пусть земля будет ему пухом», — подумал есаул. Не придётся объясняться с Корфом. А это непросто. Корф его поймёт, но всё-таки…