Зоркое око

Кончалась жизнь. . Не было ни страха, ни сожаления. Безграничная усталость парализовала волю, хотелось уснуть и больше не двигаться никуда. Мешал только грохот над головой, нарастающий, нестерпимый. Он невольно прислушался к нему, словно ждал, когда тот кончится. Потом долей сознания уловил еще какие-то звуки, человеческие голоса. Инстинкт заставил еще раз очнуться. Голоса вернули представление о настоящем, о враге, о предстоящем наступлении. Упираясь кистями рук, он поднялся и медленно полез по выемке кверху. В самый лагерь противника.

Пули цокали сухо и четко, слышно было, как свистели осколки гранита. Иногда приходилось лежать за камнем бесконечно долго. Потом, когда утихала пальба, Сивай снова сворачивал в снег. Он полз зигзагами, собрав угасающие остатки сил, падая на белой пелене ската. Издали он был похож на подбитого, старающегося уйти зверя. Руки почти не действовали, разведчик полз на избитых о камни локтях, оставляя за собой небольшие красные пятна.

До конца перевала оставалось немного. Сивай видел склон горы, поросшей ползучей березкой. На ветках уцелели кое-где желтые, сморщенные листья. Видел одинокий ночной след тундровой мыши, снеговые дымки от бьющих впереди пуль. Он старался отвлечься, не слушать выстрелов, взвизгов свинца. Стрелки горячились и не попадали в разведчика. Сивай понял, что сможет уйти.

Теперь он очнулся совсем. Удивительно ясно представилось все происшедшее за несколько дней, сознание необходимости выжить, проползти эти оставшиеся складки горной вершины стало почти осязаемым. Он даже почувствовал в первый раз боль в израненных, кровоточащих локтях. Сейчас он действовал точно и расчетливо, жил и действовал не только для одного себя. Дух бодрствовал, сила сопротивления не была сломлена. Он двигался, ожидая последнего выстрела, и все же больше не задерживался нигде. Лишь неприятный холодок леденил спину. Словно она была голой.

Пошел снег. Колючие крупинки уже не таяли, медленно заволакивались дали. К винтовочным выстрелам присоединился и пулемет. Враги торопились прикончить разведчика, прежде чем тот доберется до конца плато.

Пули вспарывали наст, дробили сухую корку, кругом взметывались белые пучки. Сивай забивался поглубже, поспешно перебирал коленями, одеревеневшими кистями рук. Он потерял шапку, волосы и брови его обледенели, с трудом раскрывались веки. Он изнемогал...

Разрывная пуля настигла его, когда до спуска в долину оставалось всего несколько метров. Никелевая оболочка лопнула возле ключицы, переломила кость. Разведчик ткнулся в изрытую белизну, дернулся и наконец затих...

Снег пошел гуще, плотнее, затем повалил хлопьями...

Солдаты прекратили стрельбу. Кряжистый, гладко, до красноты выбритый офицер, в теплой мохнатой шапке, не спеша вылез из блиндажа, подозвал капрала. Вынув пистолеты, они направились к краю площадки. За снеговой мутью едва нашли спуск на дорогу, возле которой должен был лежать Сивай. Но там его не оказалось. Осталась ямка, заносимые снегом темные сгустки крови. Тяжело раненный разведчик дополз до крутого обрыва и, скорчившись, покатился вниз. Еще курилась неглубокая борозда.

— Дьявол! – сказал офицер и, обозленный, певуче выругался. – Назад!

А внизу сопки Сивай продолжал ползти к своим. Он двигался теперь ногами вперед, помогая себе головой и здоровым плечом.

К вечеру его подобрали свои.

Колпаков был убит на четвертый день пути. Вражеские лыжники подстрелили его возле костра, разложенного беглецом, чтобы согреться. Исхудалый пес один вернулся в лагерь. За ошейником торчала бумажка. «Прощайте! –

писал умирающий. – Мне очень хотелось жить...»

1941

ЛЕОНИД СОБОЛЕВ

РАЗВЕДЧИК ТАТЬЯН

Знакомство наше было необычным. В свежий октябрьский день, когда яркое одесское солнце обманчиво сияет на чистом небе, а ветер с севера гонит сухую пыль, разговаривать на воздухе было неуютно. Поэтому моряки-разведчики пригласили зайти в хату. Мужественные лица окружили меня – загорелые, обветренные и веселые.

В самый разгар беседы вошли еще двое разведчиков.

Оба были одеты до мелочей одинаково: оба в новеньких кителях и защитных брюках, заправленных в щегольские сапоги, в кокетливых пилотках, и оба были обвешаны одинаковым числом ручных гранат, пистолетов, фонарей, запасных обойм. Но если на гигантской фигуре одного такой арсенал выглядел связкой мелких брелоков, то второго этот воинственный груз покрыл сплошной позвякивающей кольчугой: один из разведчиков был вдвое выше другого.

Видимо, мой любопытный взгляд смутил маленького разведчика. Нежные его щеки, еще налитые свежестью детства, зарделись, длинные ресницы дрогнули и опустились, прикрывая глаза.

– Воюешь? – сказал я, похлопывая его по щеке. – Не рано ли собрался? Сколько тебе лет-то?

– Восемнадцать, – ответил разведчик тонким голоском.

– Ну?.. Прибавляешь, небось, чтоб не выгнали?