Зов

Женщина знала, что скоро ей тоже будет хорошо, обязательно будет, и она окажется там же, где и они. Но что-то долго ничего не происходит, а если вообще не произойдет?..

Когда из темноты угла появился еще один человек и подошел к ним, у нее появилась надежда, однако слишком робкая: взгляды Кенджи и черного человека пугали ее. Казалось, они уже ничего не видели, находясь совершенно в другом мире.

Хотя она знала этого человека, также как и остальных в комнате, она уже не была в этом уверена, глядя на его мальчишеское невинное лицо. Неужели он ей улыбается? Что это может означать? Он ответил, протянув ей правый кулак и раскрыв ладонь.

Улыбкой она старалась выразить переполнявшую ее благодарность, но разве это можно было выразить? Когда она брала таблетку цвета темного мха у него с ладони, ей хотелось обнять его. Может быть, скоро она его и обнимет. Их руки почти соприкасались. В ладони Ллойда Барриса лежала рубиновая таблетка. Их взгляды скрестились.

Музыка, нарастающая внутри старых стен, была пульсом самого дома. Она исходила чуть ли не от самих стен длинных коридоров. Ее слабое дыхание доносилось до кухни и ни на минуту не покидало затхлой комнаты для гостей, проникая сквозь закрытые на замок двери.

Стоя в своей спальне на втором этаже, Ной Таггерт отчетливо слышал эту музыку. Он относился к ней как к старой привычной боли. В действительности, она досаждала ему гораздо меньше, чем пронзительные звуки электромузыки по радио или скрежет тормозов.

Звуки музыки казались ему громче, чем другим. К этому он привык. Эту музыку он выбирал сам, в ней нечто тонизирующее, от ее ритма начинала кипеть кровь… Чистый тон человеческого дыхания в отверстии дудочки.

Стоя перед овальным зеркалом, Таггерт поправил строгую, черную тунику, оттеняющую его лицо и почти черные глаза, наполняя их бездонной глубиной. Так оттеняют бледность лица траурные одежды или смокинги. Но для Таггерта это не имело особого значения.

Зеркало отражало его черные с проседью, зачесанные назад волосы. Они так же мало занимали его, как и лицо. Однако было бы неверным утверждать, что он не уделял внимания своей внешности. Наоборот, он знал, что для окружающих это было необходимым условием удачной коммерческой сделки, общепринятым правилом. Из всех качеств именно внешности доверяли больше всего: она была той собственностью, которую можно реально видеть и оценивать.

Именно так Таггерт относился к внешнему виду своей физической оболочки. Он мог участвовать в коммерции, лишь пользуясь определенной маскировкой. Конечно, это утомляло и было ниже его достоинства, но обойтись без этого было невозможно.

Окружающие его вещи несли в себе эстетический смысл: изящные мелочи, доставляющие это наслаждение. Элегантность его одежды была чисто случайной. Истинная красота заключалась в качестве шелковой ткани, ласкающей тело и безукоризненно сшитой, — никакой синтетики и терзающих кожу корявых швов.

Обстановка в комнате была подобрана по этому же принципу. И не важно, что она была дорогая. Таггерт считал деньги странным пережитком, они имели для него тот же смысл, что и шлягер, популярный среди людей прошлого поколения. Над кроватью висел изящный парчовый полог. Простыни были атласными, а халат — из темно-коричневого шелка. Комнатные туфли — на меховой подкладке, а туфли — из телячьей кожи. Стулья были обтянуты бархатистой тканью, такой же мягкой на ощупь, как и темные бархатные шторы на окне. Достоинством этих штор была их удивительная прозрачность; способность и быть, и исчезать незаметно…

Чувства, которые вызывали в нем насекомые и звери, с приближением ночи подступившие к дому, а также запахи людей, густые и удушливые, переполнявшие гостиную, — эти чувства были его врагами.

Одежда Таггерта, простыни на его кровати, все поверхности, с которыми соприкасалась его кожа, были такими потому, что соответствовали его восприятию, обеспечивали ему спокойное существование, отгораживая от хаоса. Как утонченно, как изысканно, думали в то же время окружающие о Таггерте, его вещах и его доме.

Он поправил рукав своей черной туники, от которой шел знакомый аромат ладана, приправленный запахом вечнозеленых деревьев, кедра и тиса.

Зеркало не отражало улыбки, хотя внутренне он улыбался.

Они договорились признавать всю эту чушь и доверять увиденному собственными глазами. На основе этого главного договора и развивалась коммерция. Они подчинялись ему без охоты, как младенцы, отлучаемые от груди. В зеркале глаза Таггерта выглядели старыми, как камни. Но внутренне он улыбался. Весьма редко внешнее впечатление совпадает с сутью.