Зов горы

– Да, в Верх-Уймоне. Дом такой деревянный, двухэтажный, красивый. Он же там останавливался во время своей экспедиции… Значит, вы не из ежиков?

– Из кого?

– Вы простите, я так этих йогов называю. Которые на Рериха своего молятся. Я, вообще, не одобряю…

Он внимательно осмотрел меня в зеркальце заднего вида. Поразмышлял чуток.

– Музей старообрядчества там тоже есть, – сообщил как бы между прочим.

Я промолчала.

Его рассуждения были логичны. Всего несколько часов пути отделяли меня от главного поселения бухтарминских каменщиков.

Селиться в этих краях они начали в первой половине 18-ого века. Тогда старообрядцев обложили двойной податью, а заодно стали забирать на горные работы. Им это, понятно, не понравилось. Так что из Нижегородской губернии, Поволожья, Поморья, Новгорода и Перми потянулись сюда раскольники. Места эти никому не принадлежали. Граница между Россией и Китаем была плавающая, а климат здесь – хороший. Селились староверы по берегам реки Бухтармы, по химическим причинам имеющей воду молочного оттенка. Поэтому и стала эта нейтральная территория Беловодьем – символом свободы от загребущего государства российского.

Разумеется, масонами они не были. Каменщиками их назвали по другой причине. «Камень» – это старинное русское название гористой местности. То есть каменщики – это горцы. Да и то сказать: селились они на довольно большой высоте – около полутора тысяч метров.

При Екатерине Второй Россия-таки до них дотянулась, хотя и довольно небрежно. Каменщиков приняли в состав Империи в качестве инородцев. Впрочем, думаю, многие из них к тому моменту и выглядели не как русские. Если верить Черту, из-за нехватки женщин приходилось жениться на монголках и бурятках. Так, наверное, и появились в Солоновом узкоглазые предки Мирона.

– Зачем же вы туда едете? – не выдержал водитель.

Ах, дядя…

Часа в три мы проехали по улице Верх-Уймона, и действительно, миновали нарядный двухэтажный дом Рериха, на фоне которого фотографировалась делегация экзальтированных теток.

Еще час – и перед нами появилась ровная белая долина, слегка наклоненная в нашу сторону. По ней извилисто шла черная подтаявшая колея, а на горизонте горели шапки гор. В самом центре этой горной цепи я увидела зубец Белухи.

И увидела его именно с того ракурса, что и на фотографиях, скачанных Галей Фоменко.

– Вон Солоновое. Но дальше нет дороги, – стесняясь, сказал водитель и затормозил. – Я машину разобью. Простите.

– Вернусь через два часа. Никуда не уезжайте.

Я вышла из машины и пошла по талой колее мимо торчащих из снега зонтиков сухой травы. Впереди виднелось несколько деревянных домов с серыми дощатыми крышами. За поселением высились темно-зеленые ели и блестела молочная излучина реки.

Стояла оттепель, и снег чавкал под моими ногами. Мои нарядные угги со стразами сразу же промокли насквозь.

Наконец я подошла к домам. Селенье казалось вымершим, лишь старая больная лошадь подбирала губами рассыпавшееся вдоль колеи сено. Пахло навозом, вдалеке гоготали гуси.

Затем из-за высоких крытых ворот высунулся белобрысый мальчишка лет шести. Посмотрел на меня и спрятался обратно.

Я упрямо стояла посреди дороги, открытая всем взглядам. Я широко расставила ноги, положила руки в карманы и смотрела в одну точку, изо всех сил делая вид, что не уйду отсюда никогда.

Что так и буду стоять, пока не добьюсь своего.

Ворота распахнулись шире. На улицу вышла пожилая женщина с ярко-голубыми глазами и монгольскими скулами. Она была в красном шерстяном платке с розами и сером ватнике.

– Тебе чего, дочка? Кого-то ищешь? – с окающим акцентом спросила она.

– Я ищу Мирона Нагибина, – ответила я.

– Так его нет. Он уехал.

– Он вернулся из Москвы, – сказала я. – Я знаю.

Она помолчала, теребя уголок платка.

– Натворил Митька делов… Ага?

Она это даже не спросила, а, скорее, сообщила.

– Мне нужно поговорить, – с отчаяньем повторила я. – Я приехала из Москвы. Специально!

– Ну, поговорим. – согласилась она. – Но в дом не зову. Нельзя мне. Пойдем на завалинке сядем.

Мы подошли к дому и сели на дощатую приступку под окном. Краем глаза я увидела, что за стеклом шевелится голубая занавеска и за нами из дома наблюдает белобрысый мальчишка.

– Нет Мирона, – сказала женщина. – Уехал в Красноярск. К братьям в скит. Там останется, в миру больше не хочет.

– Что-то случилось в Москве, да?

Она вздохнула.

– Ну так что… Известное дело… Митька – чудище, осташ… Рыбак он черный…

– Почему? Почему он чудище?

– Бесы его с толку сбили. Давно ишшо. – она быстро перекрестилась. – Зря его Мирон к Марте отправил – к самым бесам в логово. Отродье любушкино, все его беды от прелюбодеяния…

– У Мити?

– Да какого Мити! У Мирона. Бабка его была из Любушкиных. Не мог он женскому соблазну противиться. С Мартой этой на старости лет связался. А потом и Митьку к ней отправил – пусть, говорит, погостит. Марта, говорит, ему, как мать. А там же бесы рядом! Эти, с напланетянами. Они ему и напели в уши.

– А раньше он не таким был?

Она подумала немного, вздохнула.