Зов Полярной звезды

— Вы не пострадали? — крикнул в яму Барченко.

— Нет, — отозвался Аристидис флегматично, и уже эта интонация доказывала, что он не лукавит.

Хойко отцепил от пояса скрученную в бухту пеньковую веревку, соорудил петлю, со сноровкой завзятого рыбака подвел ее под Аристидиса, подсек… в смысле, потянул вверх. Индо-грек заперебирал палками по стенкам зиндана, Вадим и Барченко подсобили, и вскоре отряд облегченно вздохнул, увидев своего товарища, вернувшегося на свет.

— Эй, корюшки пупырчатые! — долетело из поднебесья. — Никто не хочет в мою сторону веслом помахать? Давайте в темпе вальса!

Хойко белкой взобрался на березу, примерился уже перерезать привязь, на которой дрыгался горемычный Чубатюк, но вовремя сообразил, что, рухнув всей своей массой с высоты, Макар может покалечиться. По команде Барченко четверо солдат растянули под деревом полотнище палатки. Хойко полоснул ножом по веревке, и Макар свалился, причем полотнище под ним прорвалось, а все четверо спасателей попадали, как сбитые кегли.

— Эх вы, верблюды кривоногие! — пожурил их Чубатюк, потирая ушибленный загривок. — Ласты вам на смородине развешивать, а не в армии служить…

Этим разнос и ограничился. Адель, заметив на виске Макара ссадину, предложила продезинфицировать, но он только отмахнулся:

— На хрена еноту ландыши? Обойдусь…

Снял с ноги обрезок аркана, повертел в татуированных клешнях.

— Откуда эта шмотулина взялась?

— Ловушка, — высказал предположение Вадим. — Лопари на зверя поставили.

Барченко смерил глазом березу, с которой сняли Макара, заглянул еще раз в копанку.

— То, что ловушки, — сие очевидно. Но на тварей ли неразумных? Не человеков ли улавливать вознамерились?

Взгляды обратились на проводника, он выказал такое же недоумение:

— Два года назад этого не было, галгга оррум нов харммат. Саамы ставят силки, но не такие. И ям с кольями не делают. Не заведено так. Если только что-то особенное случилось.

— Что могло случиться особенного в тундре?

— Пошто мне знать, мув этне гехтуй? Дальше сегодня не пойдем. Ночевать здесь будем. Утром сам схожу в Луявврь. Разведаю, расскажу, будем решать, что делать.

Ничего более разумного не придумывалось, поэтому план, предложенный Хойко, одобрили единогласно. Вместе с Вадимом, которому сгустившийся сумрак не мешал различать предметы, лопарь обследовал пятачок под злополучной березой, убедился, что опасаться здесь больше нечего, и дал разрешение раскинуть палатки. Ужинали в гнетущем молчании, каждый понимал, что легкая часть путешествия закончилась и отныне они вступают в пределы неведомого, таинственного и таящего в себе угрозу. Ловчая яма и петля — это еще цветочки. Что-то принесет завтрашний день?

Около полуночи Вадим вполз в палатку Адели. Застал за священнодействием: наяда гребнем расчесывала свои ослепительные волосы и делала это так пластично, так женственно, как будто пантомиму в театре исполняла. У Вадима язык присох к гортани, вмиг выветрились из головы заготовленные слова. А и то — что это за слова? Так, дребедень, шелуха. Он и заготовил их для того лишь, чтобы оправдать свой визит и остаться с Аделью подольше.

Теперь же только и выдавил:

— Ну… что ты обо всем этом думаешь?

— О чем? — Она отложила гребень, качнула взбитой золотистой копной.

— О… о сегодняшнем…

Вадим даже заикаться начал; внутри все ходуном ходило от невыносимого желания. Не одна бесстыдная растелешенная куртизанка не смотрелась так эротично, как Адель сейчас, в эту минуту, в застегнутой под подбородок кофточке, в мужских шароварах, но с распущенными волосами, источавшими — о да! — янтарное сияние, с голубым бархатом глаз, с волглыми полуоткрытыми губками, по которым то и дело сновал кончик бледно-розового язычка.

Терпеть эту пытку было невмочь! Вадим рванул на себе шинель, пуговицы картечью разлетелись по всей палатке. Содрал с плеч, отшвырнул. Стянул армейские темно-серые штаны вместе с яловыми сапогами, зимнюю рубаху из мундирного сукна, остался с голым торсом, в одних льняных кальсонах. Делал все это, совершенно не задумываясь, руководимый лишь вожделением. Но в решающий момент испугался.

Адель сидела, поджав под себя пятки, освещенная утлой керосиновой лампой, буравила его своими васильками и не двигалась. Каким же потешным он, должно быть, виделся ей — полуобнаженный, раскрасневшийся, с продолговатым бугром между ног, невесть с чего решивший, что она с бухты-барахты захочет ему отдаться…

Ее губки саркастически искривились — вот-вот подымет на смех! Или еще хуже — напомнит о своей клятве верности жениху Мише, заклеймит презрением, прогонит…

Изящная ручка поднялась, и Вадим сжался в ожидании пощечины. Но нет — пальчики с розовыми ноготками потянулись к кофточке с явным намерением расстегнуть.