Зов Полярной звезды

Шеф присел на чурбачок возле камелька, взял прутик и вычертил на присыпанном золой дерновом полу кружочек.

— Это вы. У вас в наличии что-то, что у генерала вызвало отношение хладное, но кого-то другого могло интересовать. Этот другой, — рядом появился еще кружочек, — последовал за вами в Осовец, дабы изъять сей предмет. Я имею в виду схему. Попервоначалу он воспользовался содомом, вызванным хлорной атакой, и обыскал казарму, где вы жительствовали.

— Это тот, которого я спугнул?

— Да. Прискорбно, что не имели вы возможности лицезреть его физиогномию… А чуть погодя он напал на вас на складе, оглушил, схему забрал и — адью.

Александр Васильевич провел от второго кружочка стрелку к первому, а затем дорисовал супрематическую закорюку. Встал, затоптал свою композицию, растер каблуками, прутик бросил в огонь. Вадим молча следил за его манипуляциями.

Шеф, дедуктируя, побродил по веже, погрел руки над костром.

— А вы не ошиблись? Из окон кабинета Дворцовую видели или какую другую площадь?

— Дворцовую, — подтвердил Вадим. — И Зимний. Мне вообще Питер вспомнился весь… Я уверен, что до войны жил там, а не в Москве.

— Дворцовая, Зимний… Стало быть, вас в здании Генерального штаба императорской армии распекали. Так-так… Опишите-ка мне еще разок того генерал-лейтенанта.

И чего это Барченко прицепился именно ко второй части видений, а не к происшествию с аэропланом, которое Вадиму казалась гораздо занятнее?

— Сей-то карамболь куда как прост. — Шеф с легкостью уловил его мысль, как вспорхнувшего мотылька. — Откомандировали вас с двумя сослуживцами в Колу с неким грузом. Что там было в ящике, не знаю, но, судя по словам вашего командира, предназначалось тогдашним союзникам-англичанам, кои в войну частенько в Кольский залив наведывались. А аэроплан возьми и упади… По всему статься, вы один в той аварии и выжили. Добрались до Петрограда, а похвалиться-то и нечем. Одни потери… Вот за это вас его превосходительство граф Беляев и взгрел.

— Кто?

— Вы как только его описали — безвласый, глаза оловянные, орденами увешан, — мне сразу Беляев на ум пришел. И прозвище за ним с японской закрепилось — «мертвая голова». Ну, вспомнили?

— Нет, — сознался Вадим. — Во сне… или как его назвать… я эту подробность с «мертвой головой» знал хорошо. Но когда в явь возвратился, только сочетание слов крутилось, а все, что с ними связано, улетучилось куда-то…

— Н-да, — протянул Александр Васильевич, — парадоксы памяти. Ну да аллах с ними. Господин Беляев в указанное вами время, то бишь в четырнадцатом-пятнадцатом годах, исполнял обязанности начальника Генштаба. А вскорости и до военного министра дорос. Оцените, какой высокий чин снизошел до вас — тогда еще мальчонки! Спроста ли это?

— Где он теперь, этот Беляев?

— Хотите расспросить? Не получится. В восемнадцатом чекисты расстреляли. Знал ли кто еще о вашем поручении? Вряд ли. Раз его превосходительство не погнушался и лично вам разнос учинил, значит, поручение первостатейное и сверхсекретное. Понимаете? Еще чудеса, что не удушили вас там же, в кабинете. Пожалел генерал, не стал губить юнца…

— Что же за поручение, Александр Васильевич? — изнывал Вадим, мысленно чихвостя и недоработавшего нойда, и память свою никудышную, и генерала Беляева, и буран над тундрой. — Что было в том ящике и для чего он англичанам потребовался?

— А вот это, друже мой, и есть наиглавнейшая криптограмма. Разгадаете? То-то! Покуда мы на вашей колокольне порядок не наведем, не выстроятся кубики в башенку.

Эк образно выразился! А потом повздыхал, стер пальцем крапинку с чубука трубки и промолвил доверительно:

— Это вы благоразумно поступили, что не стали при всех откровенничать. И мой вам совет: о своих сновидениях… или как там их… никому не рассказывайте. А то объявился у нас один… в общем, вам уже известно. Береженого бог бережет.

— Спасибо за совет, Александр Васильевич. — Вадим шагнул к выходу, остановился, спросил, замявшись: — А ночевать мне где? Веж в селе много — какую подобрать?

Очки шефа весело забликовали, отражая танцующее в очаге пламя.

— Полно вам святую невинность изображать! Идите уже к ней, она вас третий день дожидает. Ее вежа третья отсюда.

— Ошую или одесную?

— Слева, слева! Еще и дразнит… повеса!

Адель ожидала возлюбленного, изнемогая от плотской жажды. Едва он вошел, как она накинулась на него, совлекла одежды. Он и моргнуть не успел — оказался лежащим на войлочной кошме (и где раздобыла?) нагишом, а на нем сидела рыжекудрая ундина, и тела их вдавливались друг в друга, переполнялись томлением, и негой, и неукротимым животным желанием…

Пресытившись, Вадим раскинул руки крестом, задышал глубоко. Навалилась скопившаяся за последние дни усталость. Адель, умница, не стала тормошить и требовать продолжения. Прилегла, прижалась бочком. Вежа была натоплена, как финская сауна, мороз с улицы сюда еще не пробрался.

— Потешно… — Пальчики Адели залоскотали Вадиму живот. — Я — негодяйка… совсем перестала думать о Мише. Зато о тебе думаю каждую минуту.