Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века

И перед самой дверью султанской опочивальни Хюррем пообещала себе: больше с ней такого не повторится. Больше ничего она не станет делать помимо своей воли. Хватит!

Вошла к султану решительная, а скорее, даже сердитая. И, даже не стремясь подбирать слова (гори ты огнем, шестнадцатый век!), объяснила ему ситуацию.

Выражение лица у Сулеймана стало таким, что она не выдержала – расхохоталась. Это, скорее, была истерика, чем настоящий смех, но, хохоча, она чувствовала, что теряет агрессивность, страх, униженность.

Сулейман долго глядел на нее, слегка склоня голову к плечу, потом не выдержал и тоже рассмеялся.

– Чему ты так смеялась?

– А ты?

– Ты так неудержимо хохотала, что я не выдержал…

– А у тебя было такое выражение лица, что я не сдержалась.

И они снова рассмеялись.

– Понимаешь, я, конечно, знаю, что случается с женщинами раз в месяц, но никогда прежде мне об этом не рассказывали… в таких выражениях.

Хюррем насупилась.

– Я была очень сердита… и испуганна.

– Чего же ты боялась?

– Ну, что ты прогонишь меня.

– А почему я должен тебя прогонять?

Она почувствовала, как заливается краской. Господи, почему, если тебе уж пришло в голову так жестоко подшутить над ней, засунув ее в чужое тело, – почему ты не впихнул ее в тело смуглокожей брюнетки? Почему она снова – рыжая, белокожая, краснеющая так, как будто кожи и вовсе нет, а кровь течет прямо по поверхности лица?

– Но ведь я… я…

– Но поговорить-то мы можем?

В гареме информация и в самом деле распространялась стремительно. Махидевран уже давно прихлебательницы пели в уши о том, что тощая девка-рабыня с волосами цвета апельсина стремится занять ее место: и зовут ее к султану регулярно, и спит она там, чего прежде никогда не происходило.

Надменная красавица старалась не реагировать – об этом Хюррем также рассказала вездесущая Гюлесен.

– Она говорит: ей все равно, что муж выбрал себе новую игрушку. Чем дольше играется – тем сильнее она ему надоест, – возбужденно шептала она.

Гюлесен не хотела сделать ей неприятно, наоборот: она хотела предупредить подругу о вероятной опасности. Хюррем же эти слова были словно ножом по сердцу. Не боялась она Махидевран. Ну что та сделает? Побьет? Так Хюррем может и ответить. Яду подсыплет? Пока что они все едят «из одного котла», не станет же она травить тридцать человек – или сколько их там одновременно ест?

Боялась того, что слова соперницы окажутся правдой и она скоро надоест Сулейману. И то, что Махидевран, достаточно несдержанная, оставалась пока спокойной, беспокоило Хюррем очень сильно.

Но, видимо, то, что муж позвал к себе «нечистую» соперницу, доконало гордую красавицу окончательно.

Она не то что ворвалась – ее просто внесло в комнату. Хюррем, расчесывающая свою рыжую гриву кипарисовой расческой и вполуха слушающая Гюлесен, принесшую очередную сплетню, не успела ничего даже сообразить, как гордая черкешенка подлетела, ухватила за волосы и попыталась вцепиться ногтями в лицо.

Попыталась безуспешно. Потому что нечего, если ты отправляешься бить соперницу, оставлять висящими свои косы и обвешиваться драгоценностями. Хюррем сперва просто пыталась ухватить Гюльбахар за руку, но когда длинный, окрашенный алым ноготь соперницы полоснул ее по лицу – она просто озверела. Исчезла Хюррем, исчезла рассудительная Анастасия, вернулась Стаська, которая, если надо, могла за себя постоять.

Мадам любит побрякушки? Это просто замечательно! Раз! – и рука вцепляется в ожерелье. Два! – рука поворачивается вправо, и золотой «ошейник» впивается в шею. Три! – и длинные косы оказываются намотанными на руку.

– Дернешься, – тихо говорит Стаська, – останешься вообще без волос. Поняла, сучка?

Махидевран судорожно сглатывает. Уже понимает, что проиграла, но смириться пока не может.

– Повелитель правоверных просит Хюррем пройти в его покои.

Евнух появился совершенно не вовремя, и Стаська отвлеклась. Всего на секунду, но черкешенка не преминула воспользоваться этим замешательством. Пришлось снова показать ей, кто здесь главный. Стаська рывком дернула за ожерелье – на совесть сработано, и вес немалый! – а когда ненавистное лицо приблизилось, с размаху врезала лбом по нежной переносице.

– Передай повелителю, что презренная Хюррем сама ожидает его. Пускай придет, и поскорее.

Евнух не онемел – он, кажется, просто умер на месте. Застыл соляным столбом. Как и все остальные. Несколько секунд Стаське – все еще Стаське! – казалось, что в комнате жив только один человек: она сама.

Но вот евнух глупо хлопнул глазами, и она, предваряя ненужный вопрос, повторила:

– Ты слышал? Вот иди и прямо так и передай.

Прошло еще долгих несколько… ну, наверное, все-таки минут, хотя Стаське и казалось, что затянувшаяся пауза длится чуть ли не несколько дней, и на пороге возник Сулейман. Его появление девушка скорее почувствовала, чем заметила, повернулась, резко выпустив одновременно и шелковистые темные косы, и золотой «ошейник».