Зрелища

Был у дяди Филиппа. Он совсем плох, просил меня унести к себе какие-то бумаги и сохранить (для потомства?). Объяснил, где лежат, — оказалось, восемь толстенных папок, еле дотащил. От нечего делать полистал некоторые, ничего не понял, но один кусочек мне понравился, дай-ка я его сейчас перепишу. Где же он? Ага, вот. «ДЕРЕВО. Посреди леса на случайной поляне растет дерево. Два человека выходят с разных сторон на поляну из леса и бегут, чтобы обнять друг друга. Они добегают до середины, но между ними дерево. Они начинают тянуться друг к другу руками, сплетаются пальцами, лица их улыбаются и плачут, они видят себя, видят слезы один другого, снова тянутся и снимают слезы губами и языком и снова улыбаются — между ними дерево. Вот, один, кажется, догадался, скинул туфли — теперь они осторожно касаются пальцами ног, ступнями, икрами, сплетаются в любовном объятии — дерево разделяет их по-прежнему. Тогда у них начинают вырастать новые словесные руки из головы, из спины, из боков, они тянутся, сцепляются, находят друг друга, а некоторые в исступлении уже терзают и оплетают сами себя. Какие-то странные нити добавляются к этому клубку, разных цветов спирали с маленькими человечьими лицами на конце, они переплетаются с прежними и новыми руками, кажется, вот уже все, уже и не разобрать, где кто, но дерево там, на месте. Клубок растет, колышется, он заполняет всю поляну, а потом и лес, бьется и трепещет, новые руки и нити самозабвенно сливаются на его поверхности, мечутся во все стороны, ища друг друга и знать не зная того, что бьется и мечется тут же рядом с ними или чуть поглубже; кажется, нет ни конца, ни начала у этого бесконечного движения, но если где-то там в глубине убрать то крохотное дерево между двумя бегущими обнять друг друга, то все тотчас исчезнет, пропадет, будто и не было, ибо это — Дерево жизни».

11 марта.

Что он делает, что он делает?! Чтобы достигнуть полноты ощущения в зрительном зале, он скоро начнет впрыскивать запахи через спинки стульев, впускать дождь и ветер, щипать током, бить зрителей по голове — нет, добром это не кончится. Но если его прогонят, возьмет ли он меня на новое место — вот вопрос.

13 марта.

Вот те на! — она все же приехала. Катенька, жена дяди Филиппа. Ай да Катенька — прыткая дама. В два часа все у него прибрала, перетерла, сожгла мусор и, как она выразилась, ненужные бумаги — хорошо, что те папки я уже унес. Она, в общем-то, прибыла его хоронить, думала даже, что опоздает, но он, кажется, обманет ее и выздоровеет. Пока ее к нему не пускают, даже не сообщают о приезде — ох, уж эта мне психология. Он, может быть, от радости тут же и подскочил бы здоровый с постели. Впрочем, ерунда — главное, хорошо бы, чтоб он не умирал.

15 марта.

Все же очень плохо без денег. А были бы деньги — тогда совсем другое дело.

16 марта.

Л. П., страх, боль страха.

18 марта.

Салевич сказал, что на лето прогонит меня поступать в институт и без института обратно не примет. Сдается мне, что не только на лето. Кажется, я ему надоел ужасно, кончилась моя карьера. Хотя неизвестно еще, удержится ли он сам после того, что мы покажем. Эта пальба на сцене, эти прыжки в зал и обратно, эти прожектора прямо зрителям в лицо — кошмар, наваждение! Нас просто побьют, побьют, не дожидаясь занавеса.

19 марта.

Появились деньги. Много. Побежал в магазин покупать пиджак. Костюмы на третьем этаже, женское пальто — на первом. Не поднимаясь на третий, на первом купил плащик для Л.П. Снова остался без пиджака. Идиот.

21 марта.

Наконец-то выписали дядю Филиппа. Господи, что это было! Катенька накануне обегала все магазины, устроила царский стол, сама завилась и в больницу явилась с цветами, как для роженицы. Они уже виделись один раз, слава Богу, меня при этом не было. Зато сегодня насмотрелся. Они шли по улице, почти упав друг на друга, наклонясь под острым углом, щекой об щеку, и ни за что не хотели разлепиться, даже когда нужно было оглядеться на переходе. Я плелся сзади с пустым чемоданом и раза три вытаскивал их из-под машины. Так, не разлепляясь, и дошли до дома. На лестнице с первых же ступенек начали целоваться. А ведь обоим уже под пятьдесят. Поневоле начнешь верить, что у тебя-то, и правда, все впереди. На обед, конечно, не остался — хватит с меня.

23 марта.

Если б был верующий, вот какую молитву читал бы я каждый вечер: «Всесильный Боже, спрячь меня от меня самого, дай мне передохнуть, укрой меня, Боже».

24 марта.

Встретил на улице Германа. Он обрадовался, повел меня обедать, трещал без остановки — слова не давал сказать. Мне было неловко, я все ждал, когда он начнет спрашивать об Л.П., но он ничего, помянул несколько раз какую-то Нину, я понял, что это новая, и, не удержавшись, спросил: «С цыпками?» Он замялся, покраснел, но потом как-то комично и безнадежно вздохнул и развел руками — «с цыпками». Вот это честность!

3 апреля.

Катенька уехала.