Зрелость

Между тем новости, передаваемые Би-би-си, служили нам утешением. Будущее было возвращено нам, требовалось лишь немного терпения: у нас его было с избытком. Я привыкла к неудобству и с легким сердцем переносила материальные трудности, которые день ото дня становились все чрезмернее. Прежде всего, по возвращении в Париж меня ожидал неприятный сюрприз: хозяйка моего отеля не оставила за мной номер, а было очень трудно найти меблированное жилье с кухней, и мне пришлось несколько дней бегать по всем отелям Монпарнаса и Сен-Жермен-де-Пре. В конце концов я нашла то, что искала, на улице Дофина, но это была конура: железная кровать, шкаф, стол, два деревянных стула меж облезлых стен и скверный желтый свет на потолке; туалет располагался на кухне. Отель был грязной лачугой с ледяной каменной лестницей, пропахшей плесенью и прочими мерзкими зловониями, но у меня не было выбора.

Чтобы осуществить свой переезд, я взяла напрокат ручную тележку. Я никогда особо не задумывалась о человеческом уважении, и все-таки до оккупации мне и в голову не пришло бы запрячься в оглобли, но теперь мало кто мог позволить себе роскошь заботиться о том, что о тебе скажут, и я была не из их числа. С помощью Лизы я бодро тащила через Париж свои чемоданы и несколько пакетов с книгами. Никто не считал такую картину необычной, и даже в Сен-Жермен меня не смущала встреча со знакомыми: каждый устраивался как мог. Это была одна из хороших сторон той эпохи: множество условностей, церемоний, застенчивость были забыты; потребности свелись к их сущности: мне это нравилось; нравилось мне и то едва ли не равенство, которое нам навязали; я никогда не питала пристрастия к привилегиям. Я говорила себе, что, если бы социалистический режим, пусть даже самый аскетический, был установлен на достойной основе, я без труда приспособилась бы к нему и даже чувствовала бы себя лучше, чем при буржуазной несправедливости; лишь одна жертва тяготила бы меня: отказ от длительных путешествий, которые обогащали меня ежегодно; из прежних радостей жизни это была единственная, которой мне действительно не хватало бы. Остальные либо остались бы, либо я просто обошлась бы без них.

Тем не менее отель, в котором я расположилась, был более гнусный, чем я могла себе представить. На одном этаже со мной обитала женщина, жившая за счет мужчин; у нее был мальчик четырех лет, которого она часто хлестала по щекам, и он все время плакал; когда она принимала клиента, то ребенка выставляли за дверь. Он садился на ступеньку лестницы и, продрогший, сидел там часами, глотая слезы. В течение года двумя этажами выше надо мной произошел забавный скандал. Одна из жилиц, молодая женщина, помогала хозяйке кое-как содержать дом и уборку у себя делала сама; никто никогда не входил в ее комнату, откуда доносился такой подозрительный запах, что соседи пожаловались. Воспользовавшись своей отмычкой, хозяйка вошла туда без предупреждения: пол был усеян испражнениями, а в шкафу высохшие экскременты выстроились на досках, словно пирожные у кондитера. Это наделало много шума. Виновная была немедленно изгнана и, рыдая, под градом ругательств, покинула отель.

Я говорила, как заботливо я распоряжалась провизией, которую мне удавалось достать; меня огорчало и сердило, если, открыв пакет с лапшой, я замечала кишащих там червей: многие торговцы без зазрения совести распродавали непригодные запасы. Однажды я с изумлением обнаружила, что мои пакеты с чечевицей и горохом выпотрошены, а внутри лежал мышиный помет; мыши прогрызли дерево шкафа, чтобы пробраться внутрь. Я раздобыла жестяные коробки, и мне удалось защитить свое добро, но по ночам я часто слышала возню и позвякивание металла: враг атаковал. Говорили, будто в Париже кишмя кишели крысы, и они беспокоили меня гораздо больше, чем безобидные посетительницы отеля «Пти Мутон». Под конец они заставили меня возненавидеть свое жилище.

Между тем до приезда Курбо я все еще не осознавала степень его убожества; он приехал в Париж с женой, и я пригласила их на ужин; я тщательно готовила еду, в картофельный пирог я положила два яйца, а в морковное блюдо — несколько граммов масла. Когда они вошли, то обменялись такими недоумевающими взглядами, что я поняла, какая дистанция отделяла мою лачугу от их дома в Гавре. Я смущенно поставила на стол бурду, которую приготовила. Позже мы поговорили об этом, и они признались в своем удивлении.