Зрелость

Были ли другие доносчики? В начале оккупации двух или трех завсегдатаев «Флоры» арестовали; кто их выдал? Этого никто не знал. Во всяком случае, никто теперь необдуманно не конспирировал, и если несколько участников Сопротивления вели праздную жизнь в кафе, то это только для вида. Около одиннадцати часов утра Пьер Бенар всегда садился на одно и то же место, между дверью и лестницей, и пил в одиночестве; тучный, с чуть багровым лицом — ничто не указывало на то, что у него есть какое-то другое занятие. Были также молодые люди, которые пили, курили, флиртовали, все время зевали, демонстрируя притворную бесхарактерность, которая ввела меня в заблуждение: только гораздо позже я узнала их подлинную суть. В целом посетители «Флоры» были, безусловно, враждебны фашизму и коллаборационизму и не скрывали этого. Оккупантам, конечно, это было известно, ибо они никогда туда не заглядывали. Однажды молодой немецкий офицер открыл дверь и сел в углу с книгой; никто не вздрогнул, но он, должно быть, что-то почувствовал, поскольку очень скоро закрыл свою книгу, расплатился и ушел.

Постепенно в течение утра зал наполнялся: к моменту аперитива он был уже забит. Пикассо улыбался Доре Маар, державшей на поводке огромного пса; Леон-Поль Фарг безмолвствовал, Жак Превер разглагольствовал; громкие дискуссии происходили за столиками кинематографистов, которые после 1939 года встречались там чуть ли не каждый день. К этой шумной толпе присоединялись несколько господ из местных. Помню одного из них, страдающего заболеванием простаты: повязка вздувала одну из штанин его брюк. Другой, которого называли Маркиз или Голлист, играл в домино с двумя молодыми подружками, которых, по слухам, богато содержал; сгорбленный, с поникшей головой и отвислой челюстью, он жужжал в уши Жана или Паскаля новости, которые слышал на Би-би-си и которые тотчас распространялись от столика к столику. Тем временем два журналиста продолжали мечтать вслух об истреблении евреев. Я возвращалась в свой отель пообедать и если не шла в лицей, то вновь занимала свое место во «Флоре». На ужин я снова уходила в отель, а потом проводила там время вплоть до закрытия. Каждый раз по вечерам нас охватывала радость, когда, вынырнув из холодных сумерек, мы входили в это теплое освещенное логово, утопавшее в таких красивых красных и синих красках. «Семья» иногда целиком оказывалась во «Флоре», но разбросанная, согласно нашим принципам, по всем углам зала. Например, Сартр беседовал с Вандой за одним столиком, Лиза с Бурлой за другим, я садилась рядом с Ольгой. Однако только мы одни, Сартр и я, каждый вечер застревали на этих банкетках. «Когда они умрут, придется вырыть для них яму под полом», — с некоторым раздражением говорил Бурла.

Как-то вечером, подходя к «Флоре», мы увидели вспышку и услышали громкий шум взрыва, задрожали стекла, закричали люди: взорвалась граната в отеле, переоборудованном в Soldatenheim[116] наверху улицы Сен-Бенуа. Во всех местных кафе поднялось страшное волнение: покушение в этих краях было делом необычным.

Во второй половине дня или вечером нередко раздавался сигнал тревоги. Бубаль поспешно выгонял всех посетителей и запирал двери; к Сартру, ко мне и еще двоим-троим он относился милостиво: мы поднимались на второй этаж и оставались там до конца тревоги. Чтобы избежать этого неудобства, а также чтобы укрыться от шума первого этажа, у меня вошло в привычку во второй половине дня сразу же взбираться на второй этаж; и некоторые другие работники пера тоже там располагались, наверняка по тем же причинам, что и я; авторучки бегали по бумаге: можно было подумать, что находишься в удивительно дисциплинированном учебном зале. С любопытством более безобидным, чем у Зизи Дюгоммье, но весьма живым, я прислушивалась к телефонным разговорам. Однажды я присутствовала при сцене разрыва, сыгранной профессиональной актрисой, стареющей и некрасивой. То безучастная, то настойчивая, высокомерная, трогательная, язвительная, она распределяла брань, иронию и волнение в своем голосе с искусством, бесполезность которого бросалась в глаза: я могла чуть ли не слышать измученное молчание мужчины, который на другом конце провода ждал минуты, чтобы повесить трубку. Живя бок о бок, мы много всего знали о тех, кто нас окружал, и даже если мы никогда не разговаривали, то все равно чувствовали себя связанными друг с другом. Обычно мы не здоровались, но если два завсегдатая «Флоры» встречались в «Дё Маго», тогда улыбка, кивок головы подчеркивали их принадлежность к одному кругу. Случай представлялся редко: между двумя заведениями существовала почти непреодолимая преграда. Если какой-то посетитель «Флоры», мужчина или женщина, обманывал своего постоянного партнера, то он скрывал свои недозволенные свидания в «Дё Маго»: так, по крайней мере, гласила легенда.