Зря ты нанял меня, артефактор!

— Он… он не хотел, — я понимала, как жалко звучат мои слова, но отчаяние постепенно затапливало меня — соразмерно тому, как я слышала сзади затихающие хрипы умирающего во сне Талвани.

Лис зевнул, сел и почесался задней ногой. Это провал.

— В конце концов, ты ведь зачем-то вселился в Тилваса тогда, на острове Нчардирк? Был у тебя мотив, верно? — мой голос стал медленно обретать прежнюю уверенность. — Чего ты хотел, пэйярту?

Лис навострил уши.

— Ты хотел познать жизнь человека. Ты хотел узнать, каково оно: жить в теле, как в тесном доме, из которого никак не выйдешь, и одновременно быть совершенно свободным — при условии, что тебе хватит смелости взять эту свободу. Быть таким маленьким по сравнению с миром — и одновременно почти всемогущим. Ошибаться и подниматься вновь. Поддаваться чувствам, мыслям, бросаться в жизнь, как в омут с головой, создавать себя и свой путь — самому… Видеть. Слышать. Обонять. Говорить. Трогать. Уметь сосуществовать с миллионами других таких, как ты. Ненавидеть. Любить. Бояться. Восторгаться. Смеяться и плакать. Ты хотел жить, пэйярту. И ты все еще хочешь, раз ты сидишь здесь передо мной, а не сбежал в далекие кедровые рощи — ведь в нашем ритуале нет ничего, что держало бы тебя. Ты говоришь со мной, потому что это тебе интересно. Ты хочешь вернуться в Тилваса. Сам. Я зря тебя уговариваю, ты и так вернешься в Талвани.

К концу монолога мой голос окреп.

Белый лис ощерился.

— Какая самоуверенность, — сказал он, поднимаясь и отворачиваясь к выходу.

Мое сердце будто пробило стеклянной стрелой. Я дура. Все кончено.

Но, поднявшись на первую из ступеней подвала — тени следовали за ним, как свита, — пэйярту вдруг остановился и обернулся.

— Впрочем, ты права. Я хочу вернуться в Тилваса Талвани. Но только при одном условии.

— Говори, лис.

— Я хочу, чтобы ты дала ему то, что он ищет. От чего сама закрываешься. Не сразу. Не по принуждению. Но я хочу, чтобы ты зажгла свет.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь. В своих мыслях ты нередко называешь вас людьми, танцующими в темноте. Уставшими, спотыкающимися на каемке вечности. Людьми с дырами в груди, в которых нет ни любви, ни надежды, только долгая смерть, подкрадывающаяся из-за угла, обреченными на угасание, родившимися, чтобы исчезнуть, ничего не создав. Но я не для того становлюсь человеком, чтобы утонуть в темноте. Либо однажды ты зажжешь для Тилваса свет, Джеремия Барк, либо дай ему умереть прямо сейчас — потому в темноте время неважно.

— Нельзя зажечь свет для кого-то другого, лис. Мы делаем этот выбор только для себя.

— Но можно показать, где находится свет. Зажечь свой фонарь и дождаться.

— Не факт, что другой на него пойдет.

— Тилвас уже шел.

— Я не понимаю.

Глаза пэйярту горели, как огромные костры на далеких холмах, что зажигают в нóчи приветствия мертвых. Лис сидел неподвижно, как статуя. Дым благовоний, заполнявший подвал, заставлял меня дышать медленно, осторожно. У меня слезились глаза, но я не знала, от чего: от едкости горящего шалфея или оттого, что наш диалог, слишком смутный, слишком обскурный, заставлял мое сердце биться быстрее.

— Я хочу дополнить историю Тилваса Талвани, которую ты знаешь, несколькими чертами, которые он опустил или исказил, — сказал лис. — Наши отношения были не такими простыми, как он рассказал вам с Бакоа.

Я кивнула.

***

Рассказ пэйярту

Ты уже знаешь, что Тилвас, наследник одного из самых древних родов Шэрхенмисты, родился в замке Крыло Заката. Его отец был шэрхен, но мать — шолоховка. Леди Талвани никогда не хотела быть чьей-либо матерью, и уж точно не в таком юном возрасте — по меркам Лесного королевства. Называя вещи своими именами, они с отцом Тилваса просто сбежали, когда у них родился сын, оставив его на воспитание деда, бабушки и многочисленных слуг. «Послеродовая депрессия, надо развеяться».

Они вернулись через несколько лет, чтобы выяснить, что их мальчик «какой-то не такой». Видит то, чего нет. Незримых сущностей, населяющих Шэрхенмисту. Они хотели забрать его на материк, но дед и бабушка не отдали. Тилвас жил с ними в Крыле Заката.

Тилвас получил домашнее образование. Он рос настоящим джентельменом: изысканно одевался, говорил на семи языках, умел превосходно танцевать, цитировал древнюю поэзию целыми главами и разбирался в искусствах. При этом он был угрюмым, замкнутым, молчаливым снобом. Впрочем, в своем амплуа Тилвас чувствовал себя как влитой и проводил свою юность в тенистой прохладе замковых библиотек, за работой.

— Ты состарился быстрее, чем вырос, — однажды в шутку сказал дед.

Тилвас серьезно обдумал эти слова. Но нет. Нет. Ему еще предстоит вырасти. Тогда, в Крыле Заката, он закладывал фундамент своей личности — полезные привычки, изысканные манеры — но его реальная жизнь точно должна быть связана с его даром. Если для этого надо будет пожертвовать всем — Тилвас сделает это. Он готов к судьбе гения, хотя, судя по книгам, эта судьба всегда незавидна.

— А как же любовь? — говорила бабушка. — Как же люди?