Зрячая ночь. Сборник

Бесконечный список заданий, как в дурацкой игре, где можно годами сдирать скальп с мелких чудищ, а до главного злодея так и не дойти. Именно таким неудачливым героем Лера себя и ощущала. С детства ведь мечтала писать, с упоением строчила сочинения, и каждая пятерка за них была еще одним кирпичиком в стене уверенности, что мечта обязательно исполнится. Разглядеть за этой высоченной стеной прозу жизни вышло к третьему курсу филологического, но бежать было поздно.

Из друзей-однокашников в писателях оказались трое. В каждого Лерка верила от всей души, каждого читала, каждого хвалила и правила глупые ошибки в свеженьких рукописях. Даже на презентации их новомодных изданий бегала по первости. Смотрела влюбленными глазами, тащила книжки на подпись и подмигивала заговорчески, мол, мы то знаем с чего все начиналось. Большой литературы ни у одного из тех счастливчиков не вышло, но рукописи писались, презентации случались, только Лера больше не приходила. Мысль, что даже лучшие из них — вечно хмельных и красноречивых, погрязли в дешевой беллетристике без души и смысла, била больнее, чем собственная ничтожность.

Как и остальные, не вошедшие в тройку лидеров, Лера так и не выбралась в прозу, даже с публицистикой не срослось, идти преподавать было тошно — как говорится, не умеешь сам, будешь учить других. Глупая, нечестная поговорка, но в голове она засела прочно. Так что, помыкавшись годочек, Лера начала писать тексты на заказ — описания товаров, посты в блоги магазинов и центров красоты, ведение страничек, сайтов и прочая нужная, но до ужаса тоскливая писанина, цена которой — медный грош.

Тут Лера кривила душой. Денег хватило, чтобы съехать от родителей и снять приличную студию ближе к центру, на ноут хороший их хватило, на поездки всякие, на платьишки и косметику, словом, на всю эту мишуру, которая наполняет жизнь, если жизнь эта в главном — полая, гулкая и пустая.

Вначале Лера искренне верила, что это и есть счастье. Простое такое, человеческое, без изысков. Много работать, вкусно кушать, смотреть мир и пить вино с друзьями дважды в месяц там, где по вечерам играет живая музыка. Но стоило очередному пианисту встать из-за инструмента, друзьям расцеловаться перед стайкой такси и укатить по домам, как приходила тоска. Огромная и беспощадная. Она, как накормленный в обход правилам гремлин, плодилась, кусалась и визжала внутри, словно там, где должно было быть Лерино сердце, поселилась старуха-банши и воет-воет, предвещая скорую гибель.

Вот и довылась, карга чертова! Сидя в темной-темной, пустой-пустой квартире, где даже старый мамин фикус дох от тотальной не-любви, Лера поняла, что с нее достаточно. Баста! Бессмысленность дальнейшего существования, как говорится, на лицо. Лицо это как раз обзавелось первыми морщинами, сухостью кожи и бледностью щек. Шутки про часики, которые не тикают уже, а бьют набатом, становились все насущнее, в пору бросаться на первого встречного.

Но больнее всего было даже не номинальное одиночество. По сути, не так уж и сложно найти кого-нибудь, подходящего по основным критериям, походить с ним полгода по кафешкам, познакомить с родней и зажить уже, как все нормальные люди. Хуже всего было одиночество другого толка — вокруг постоянно тусовалась целая орава хорошего, понятного, смешного народа, готового примчаться через пол-Москвы, чтобы выпить вина и поржать над сплетнями, но ни одного из этих веселых и приятных людей Лера не могла назвать своими. И собака была зарыта не в личной приязни, нет, скорее в каком-то особом понимании — ни один из них не будет с ней заодно. Чтобы любая глупость пополам, чтобы любая боль, любой страх. Чтобы она писала свои глупые сказки, а кто-то их рисовал.

На этой мысли Лера обычно прерывала размышления, обзывала себя непроходимой идиоткой и садилась за работу. Но душные июльские три минуты десятого, когда на город опускаются долгожданные сумерки, с их прохладой и возможностью дышать воздухом, а не жаром расплавленного асфальта, сгущались за распахнутым окном. Рядом с ноутом стоял пустой бокал с остатками разведенного соком рома. Лера сидела в одном белье — почти обнаженная, совсем беззащитная, потная, хмельная и побежденная. В ней оживали ненаписанные сказки. В ответ им завыла старуха-банши. И стало совсем уж невмоготу.

К четырем минутам десятого Лера закрыла крышку ноута, посмеялась метафоричности, мол, только вот землю накидать, и все, готово дело. Встала, накинула первое попавшееся платье — тонкий лен, кажется, из того ателье, что предлагало работу, схватила сумку — кошелек, чтобы зайти в метро, телефон, чтобы выбрать по дороге куда ехать, и паспорт, чтобы не мучались с опознанием те, кто ее отыщет, и вышла из дома. Дверь оставила незапертой — пусть заходят не ломая, дверь хорошая, хозяйка хорошая, жалко. Себя жалко не было. Смешно только и немного страшно.