Зримая тьма

Стрелка спидометра, качаясь, поползла к ста десяти. Примолкнувшие на перевале женщины снова защебетали. Что-то заставило меня подумать, что они болтают обо мне; я на секунду оторвал глаза от дороги и посмотрел на сидевших рядом девушек. С их лиц глянуло Средневековье. Ничто не волновало этих людей — еще полторы тысячи лет назад все проблемы решил за них погонщик верблюдов из Мекки. Девушки встретили мой взгляд милостивыми улыбками юных монахинь.

— Что вы делали в горах в такую погоду? — спросил я и сразу же сообразил, что задаю весьма опасный вопрос: женщины наверняка носили продукты феллахам.

— Работали в поле, — тихим голосом волнующейся ученицы ответила сидевшая позади меня женщина.

Ответ казался резонным. В те дни часто встречались арабки, добиравшиеся на попутных машинах до своих крохотных кусочков земли на склонах гор. Меня, однако, удивило, что все они сняли в машине чадру. Очевидно, их научили этому феллахи.

— А теперь все кончилось. — В голосе женщины послышалось сожаление, как у ребенка, сломавшего игрушку.

— Вы хотите сказать — до начала сбора урожая?

— Нет, совсем. Мы бросаем поля. Халлас, — добавила она по-арабски. — Халлас!

Ужасное значение этого слова, означающего «конец всему», полную безнадежность, известно, вероятно, всем европейцам в Северной Африке; ни в одном языке нет более сильного слова с тем же значением.

— Это как же?

— Война! — Женщины дружно вздохнули и закачали головой.

— Война? Но тут же никто не воюет. Ваши поля находятся в зоне Эль-Милии, не так ли?

Но на женщин не действовали никакие утешения.

— Война! — тихо причитали они. — Война! Мы не сможем теперь бывать на наших полях. Как же мы прокормим детей, если не сможем возделывать поля?..

Война не раз свирепствовала в этих краях, не раз зарастало, рушилось, обрекалось на запустение все, что возделывалось и воздвигалось трудом человека. Однажды в августе, после столетия навязанного победителями мира, арабские батраки восстали и расправились со своими белыми владыками. Вооруженные вилами, серпами и старинными ружьями, они уничтожили всех европейцев, зарезали их скот, сожгли дома. Словно рабы Спартака, они восстали, чтобы уничтожать и быть уничтоженными. И никто не задался вопросом, никто не пытался установить и, следовательно, никто никогда не узнает, что заставило этих крестьян, таких же мирных, трудолюбивых, уважающих законы, умеющих довольствоваться малым, как и все крестьяне на свете, — что заставило их жертвовать собой в этой оргии смертельной ненависти и мщения. К вечеру появились танки и самолеты. Уцелевшие арабы скрылись в горах, а оставшиеся в живых европейцы, бросая земли, бежали в Либревиль и Эль-Милию. Теперь границы между полями заросли травой, одичавшим виноградом; сквозь дымку дождя я видел желтые пятна полевых цветов.

Меня изумила быстрота, с которой местность перерождалась в пустыню. Когда-то чудесная дорога теперь превратилась в естественную выемку, густо заросшую растительностью, поля бывших ферм грозили поглотить остовы сожженных фермерских домов. Я знал, что колонисты посылали батраков обрабатывать землю под защитой пулеметов, что осенью люди с риском для жизни выходили из города, чтобы тайком собрать виноград. Но вскоре и от этих попыток пришлось отказаться. В одном месте, еще издали, я увидел корову; при вспышках молнии она казалась белым жирным червяком, вгрызающимся в зеленое мясо холма. Подъехав ближе, я разглядел рядом с животным маленького ребенка. Только ребенок мог выжить среди смерти и этой никому не нужной щедрости природы.

Сиди-Идрис, Сиди-Омар, Эль-Мескине… Гробницы святых и пророков. Рядом с ними европейские поселенцы построили свои деревни с торговыми заведениями по типу эльзасских селений, где родились они сами или их отцы. На полной скорости я промчался по лужам вдоль молчаливых улиц. Быстрота, с которой буйная природа вносила здесь свои изменения, устанавливая новые границы, казалась прямо- таки невероятной.

В Сиди-Идрисе стало больше беспризорных цыплят, чем прошлый раз; они уже научились пользоваться крыльями и, словно куропатки, с шумом вылетали из-под передних колес машины.

За Сиди-Омаром какие-то странные, похожие на гигантских хорьков животные быстро перебегали дорогу, мелькая лапками и шлепая по грязи; на церковной колокольне, опустив крылья, сидел под дождем небольшой орел.

В Эль-Мескине дома из необожженного красного кирпича были покрыты бурно разросшимися цветущими розами; они вторгались в комнаты и через зияющие пролеты окон снова вырывались наружу. На изгородях болтались клочья афиш, и на них все еще гримасничали и жестикулировали разорванные рекламные красавицы и красавчики, восхваляя товары, когда-то продававшиеся в разгромленных магазинах.