Зуб дракона

Слушая Ханыгин звериный рев, я смотрел на его плешивый затылок и чувствовал, как ненависть к этому скоту переполняет меня. Сейчас я готов был всадить пулю в его угловатый череп, терять мне, один хрен, было нечего. Нащупав в кармане куртки пистолет, я медленно вытащил его, не отрывая взгляда от затылка Ханыги, и тут он обернулся. Встретившись с его звериным взглядом, я спасовал и отвел глаза в сторону. Я материл себя и проклинал за нерешительность, но ничего с собой поделать не мог. Если кассиршу я и застрелил, не зная, что так может случиться, то выстрелить еще раз в человека, даже такого зверя, как Ханыга, сознательно я не мог.

Ханыга, между тем, совершенно спокойно, с недоброй усмешкой смотрел на меня, словно чувствуя мое состояние.

— Что, сынок, страшно, да? Страшно убить человека? Да ведь я же зверь, Вованчик, нелюдь… Что же ты? Стреляй…

Голос его из вкрадчивого и спокойного стал злобным и режуще холодным.

— А-а-а с-сучара, в штаны наложил… А ты думал сладкая жизнь сама к тебе придет? Не-е-ет, за нее убивать надо. Понял, щенок? Теперь ты понял?!. Я уже три срока отмотал, и больше не желаю, понятно тебе, засранец? Я теперь хозяином буду! У меня сегодня власть! Пусть суки только пикнут, всех порешу в душу, в мать… А ты, б…, молиться на меня должен. Если бы не я, ты бы уже в камере сидел…

Он подскочил ко мне и, смрадно дыша перегаром в лицо, забормотал:

— Вованчик, ты посмотри, посмотри…

Пнув ногой кучу денег на полу, рядом со мной, он хрипло захохотал:

— Ха-ха-ха… Смотри, Вовка, мы же миллионеры! Да тебе и не снилось такое… Какая захочешь выпивка, машины, шмотки, баба… Баб каждый день менять будешь. А если мало, мы еще возьмем. Ты не сомневайся, они теперь все сделают, что ни скажем. Я теперь хозяин. Я их всех в Бога, в мать… мусора поганые, всю жизнь… всю жизнь загубили…

Теперь, слушая его хриплое бормотание, я окончательно понял всю обреченность своего положения. Этот ополоумевший от крови и власти придурок втянул меня в такую переделку, что обратного хода для меня нет, в этом он прав. Хотел я этого или нет, это случилось. Кассиршу я застрелил, и теперь без разницы, хотел я этого или нет. И никто мне не поверит, что я не знал о том, что оружие боевое. И никто из тех, кто сейчас там, на улице, с напряжением смотрит на окна и дверь почтамта, не станет меня слушать и разбираться: желал я захвата заложников, или нет. Я теперь такой же кандидат в покойники, как и Ханыга.

Оттолкнув Ханыгу в сторону, я бессильно опустился на пол рядом с барьером и схватился за голову, опершись локтями о колени. Самое жуткое, что у меня теперь только два выхода. Либо выскочить на улицу и, наверняка, получить пулю в лоб, либо продолжать начатый Ханыгой спектакль. Только спектакль получается кровавым, и пистолеты у нас не бутафорские, и после премьеры на сцене останется только один герой, с окровавленными руками.

От полнейшей безнадеги мне стало совсем худо, и я какое-то время безучастно сидел на полу, уронив голову на руки и равнодушно слушая, как Ханыга бесновался и орал на перепуганных людей.

Тот брюнет в сером плаще так и лежал на полу возле стойки, неловко подвернув под себя левую руку, и я подумал было, что это уже третий труп после кассирши и мента. Но он вдруг зашевелился, приходя в себя, и застонал. Этого оказалось достаточно, чтобы я по-звериному, нутром почувствовал опасность, исходящую от него. Почему-то этот мужик казался мне сейчас опаснее ментов на улице. Даже безвольно распластанный на полу, он внушал мне страх. У меня даже волосы на затылке зашевелились, и, наверное, именно от страха я и сделал тот решающий шаг, отрезавший мне путь к отступлению.

Подскочив к мужику, я пнул его ногой в бок и заорал, чтобы заглушить в себе поднимающуюся волну страха:

— Встать! Встать, сука! Руки за голову! Руки, я сказал… Быстрее. К стене! Шевели мослами! К стене, или я тебе башку продырявлю!..

Схватив за ворот и ткнув стволом пистолета в спину, я швырнул его к стене и снова выругался:

— … твою мать! Молчать, козел!

Мужик, ткнувшись лбом в стену, тихо сказал, словно не слышал моего приказа молчать:

— Не дури, парень. Зачем тебе это? Не делай больших глупостей, чем ты уже натворил.

Подскочивший Ханыга злобно прохрипел:

— Он тебя бил, да, Вованчик? А ты отыграйся, он же у тебя в руках…

Заметив мою нерешительность, Ханыга вкрадчиво спросил:

— Боишься? А ты не бойся, Вован. Ты же мужик. Докажи… Ну? Ну ты что, паскуда?! Он же бил тебя, валял, как щенка. Мочи его, фраер…

Озлобляясь от воспоминаний, я саданул мужика ногой в бок и сразу добавил пистолетом по голове. Страх и злоба усиливали мою ярость, и я стал пинать его, лежащего на полу, еще больше распаляясь от его беспомощности.

Ханыга тоже пару раз пнул его в лицо и подзадорил меня:

— Так его, Вован, волка тряпичного… Катай его…

Какая-то баба не выдержала первой и заголосила:

— Что же вы делаете, изверги! Люди, да что же это делается-то, а?..

Ханыга выскочил на середину зала, пригнулся по-звериному, выставив перед собой пистолет, и дико заорал: