Зубровский

Затаившись в кустах, украдкой поглядела вперед. Невдалеке, держа в руках автомат, медленно брел вдоль освещенной луной береговой кромки реки сгорбленный солдат. Значит, скоро и водопад!

* * *

— Шайтан, неужели снова облом? — грозно произнес Закаев, обращаясь к Фануму, который, опустив руки, молча стоял у двери.

Эмиссар сидел на диване с четками в руках. Его лицо было одного цвета с белой рубашкой, над которой багровым пятном краснел кадык.

— Эти чертовы грузины не могут провести ни одной стоящей операции, — продолжил Закаев, нервно перебросив камень на четках.

Фанум понимал, что шеф пытается сорвать на нем злость, перекладывая на него ответственность за неудачно проведенную операцию. Но что он мог? Как можно что-то приказать грузинам? Они не подчиняются никаким командам. Но, отлично понимая, что доказывать свою невиновность бесполезно, помощник молчал. Он слишком хорошо знал бешеный нрав своего шефа. Тот не терпел упреков. Только Шамилю Басаеву удавалось упрекать эмиссара в том, что тот скрывается в Лондоне, когда остальные сражаются в горах с оружием в руках. Хорошо понимая его правоту, Закаев сдерживал себя и помалкивал. А теперь никто не мог осадить бешеного эмиссара.

— Я ведь только позавчера разговаривал с грузинским президентом! — с досадой сказал Закаев. — Он же обещал!

— Вы же знаете грузин, — пробурчал Фанум. — Упрямы как ослы, Зачем-то потащились через Пихойский перевал… Я всегда говорил, что через Аландаргинский безопаснее.

— Черт знает что!

Он продолжал свои бессильные метания по кабинету, в то время как Фанум стоял в углу, не смея подать голоса. Наконец эмиссар остановился.

— Что будем делать?

Фанум молчал. Он готовился к этому вопросу, и у него была кандидатура, но… Если он озвучит ее, не вызовет ли это новый припадок гнева? Нет, пусть Закаев сам вспомнит о ней. И он продолжал молчать, преданно глядя на эмиссара.

Закаев поднялся с дивана.

— Если только… — начал он и запнулся, понимая, что как только произнесет это имя, сам может стать объектом упреков со стороны помощника.

— Но вы же знаете, это наш последний козырь! — произнес Фанум заранее приготовленную фразу. — Мы готовили его к открытию Олимпиады.

Закаев сурово посмотрел на него:

— Если нам удастся взорвать плотину, никакого открытия не будет, — сказал он.

45

— Надо и мне отдохнуть, — неохотно сказал каперанг. Сделав шаг к двери, он заколебался и повернулся к Зубровскому. — Ты тоже немного поспи… Сколько ни изучай карту, по ней ее не найдешь. А утром тебе нужно быть в хорошей форме. Мы ждем представителя.

— Какого еще представителя? — недовольно спросил майор.

— Должен приехать какой-то мулла и переговорить с ней по громкоговорителю.

— Мулла? — переспросил Зубровский.

— Или муфтий… А может, и муэдзин, — сказал каперанг. — Я плохо в них разбираюсь.

— Да и на кой черт? — спросил Зубровский.

Не отвечая, Болховитинов открыл дверь и вышел наружу.

— Номер девятнадцать занял позицию, — проговорил радист, и Зубровский судорожно затянулся сигаретой, глядя, как лейтенант втыкает желтый флажок в восточной части карты.

* * *

Машина связи стояла в верхней части полуокружности горного серпантина. Именно здесь на Зубровского вышли связисты, и поскольку все были уверены, что снайперша засела где-то неподалеку, отсюда и управляли розыском.

— Кажется, приближается вертолет, — сказал радист Зубровскому. — Что-то передает, пока не разберу.

— Чей?

Радист повторил вызов, но ответа не дождался. Зубровский услышал нарастающий грохот лопастей и, с трудом приподнявшись со скамьи, пошел к открытому заднему борту. Вертолет, зависнув над лесом, ощупывал прожектором опушку.

— Повторите, — сказал Зубровский радисту. — Передайте ему, чтоб не садился.

Но вертолет уже был на земле, винт потоками воздуха причесывал влажную траву. Шум мотора постепенно затих. Какое-то время винт еще вращался, все медленнее и наконец остановился. В кабине зажегся свет, отъехала в сторону дверца, и из полумрака блеснула физиономия пилота. Затем он спустил лесенку. По ней на землю осторожно спустился мужчина в показавшемся майору мешковатым костюме. Когда он шел через поле, Зубровский, еще не разглядев одежду, увидев что-то белое на голове, понял, что это не репортер, и даже не спецназовец. Видимо, тот, о котором говорил Болховитинов.

Он медленно слез с грузовика и, хромая, приблизился к краю дороги. Мужчина, почесывая затылок, приблизился.

— Вы Зубровский?

— Я.

— А я Мурадов.

— Ну и что?

— Муфтий… Вам разве не говорили?

— Хвала Аллаху, только вас нам и не доставало…

Мимо прошли еще три грузовика, и в свете их фар Зубровский разглядел черную сутану Мурадова и его белую чалму, аккуратно покрывающую голову.

— Что вы хотели?

— Помочь.

— Сами справимся.

— Вы не понимаете. Она правоверная мусульманка… Последнее, что я слышал, это что она уложила здесь с десяток. — Хотя мулла проговорил все это ясно, отчетливо, без лишних эмоций, но в его голосе прозвучало и нечто другое. Зубровский не сразу это понял, а когда понял, удивился:

— Похоже, вы ею чуть ли не гордитесь, — сказал он.