Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

— Мне вчера его показали по пути со станции… Нет, не думаю, что хочу его видеть. Что у вас с ним может быть общего?

— По меньше мере одна слабость: он, мисс Добсон, тоже в вас влюблен.

— Ну конечно. Он же меня видел. Немногие, — сказала она, поднявшись и встряхнувшись, — успели на меня взглянуть. Ну пойдемте. посмотрим колледжи. Мне нужно сменить обстановку. Будь на вашем месте доктор, он бы давно это прописал. Мне крайне вредно чахнуть тут, как Золушка, над пеплом своей к вам любви. Где ваша шляпа?

Оглядевшись, она заметила себя в зеркале.

— Ой, — воскликнула она, — какая я страшила! Нельзя в таком виде показываться!

— Вы прекрасно выглядите.

— Нет. Это заблуждение влюбленного. Вы же сами сказали, что тартан совершенно ужасный. Можно было не говорить. Я так оделась специально для вас. Я это платье надела из страха, что если буду прилично выглядеть, вы передо мной со второго взгляда не устоите. Я бы заказала рубище и пошла в нем, я бы вымазала лицо жженой пробкой, если бы не боялась, что вокруг соберется толпа.

— Толпа собралась бы из-за вашей неисправимой красоты.

— Моя красота! Как я ее ненавижу! — вздохнула Зулейка. — Впрочем, что есть, то есть, приходится с этим жить. Пойдемте! Отведите меня в Иуду. Я переоденусь. Будет у меня приличный для гонок вид.

Когда они вдвоем показались на улице, императоры обменялись косыми каменными взглядами. Ибо видели на лице герцога необычную бледность, а в глазах его — что-то очень похожее на отчаяние. Видели, что трагедия движется к предсказанной концовке. Не в силах ее остановить, императоры теперь смотрели на нее с мрачным интересом.

Глава VI

«Людей переживают их грехи; заслуги часто мы хороним с ними».[33] Во всяком случае, у грешника больше, чем у святого, шансов в грядущем избежать забвения. Нам, в ком преобладает первородный грех, проще понять грешника. Он нам близок, внятен. Святой далек, неясен. Великий святой, конечно, может запомниться чистой оригинальностью; в этом случае его загадка и влечет нас и не дает его забыть: он преследует нас в мыслях потому, что никогда не будет нам понятен. Но обыкновенные святые тускнеют в памяти потомков, тогда как вполне обыкновенные грешники не меркнут в веках.

Кого из апостолов Иисуса мы чаще всех вспоминаем, о каком чаще всех говорим? Не о любимом Его апостоле; не об одном из Воанергесов[34] и не о прочих, кто стойко следовал Ему и служил; но о том, кто предал Его за тридцать сребреников. Он, Иуда Искариот, затмевает всех остальных рыбаков. Возможно, его первенство и заставило Кристофера Уитрида‚ рыцаря времен Генриха VI, назвать основанный им колледж именем Иуды. Или, может быть, он думал, что христианам не следует даже самого подлого и ничтожного человека безнадежно обрекать на проклятие и презрение.

Так или иначе, так он назвал то, что основал. И хотя в Оксфорде к этому имени привыкли, и особый его привкус давно выветрился, многое говорит о том, что для основателя оно не было пустой вокабулой. В нише над воротами стоит грубо высеченная статуя Иуды, в правой его руке кошель. Устав колледжа велит казначею в Страстную неделю среди нуждающихся студентов распределить тридцать сребреников «искупленни заради». Луг позади колледжа с незапамятных времен звали «землей горшечника».[35] И название «Солонницы» тоже древнее и значимое.[36]

Солонница, видный из комнаты Зулейки серо-зеленый двор, весьма, как я уже сказал, красива. Столь она безмятежна, что здесь далеким кажется не только мир, но и Оксфорд, так она глубоко спрятана в самом его сердце. Столь она безмятежна, что можно подумать, будто здесь никогда ничего не случалось. Пять веков стоят ее стены, и кажется, что за это время не видели они ничего хуже доброй работы — прополки, стрижки, укатывания, — результатом коей стала эта образцовая лужайка. Пять столетий прошли через галереи, украшающие южную и восточную стороны, не оставив ни отзвука, ни знака того, чем внешний мир, к добру или к худу, так бурно и неистово был все это время занят.