Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

Он отвернулся. Почему он, выставив эту девицу вон из комнаты, не прогнал ее долой из своих мыслей? О, дайте ему кто-нибудь унцию цибетина и пару маковых цветков! Кувшин стоял, напоминая о проклятом визите и… Герцог спешно унес его в спальню. Там он умыл руки. То, что эти руки касались Зулейки, придавало его омовению символическую целебную силу.

Цибетин, маки? Разве он не мог сейчас же призвать благовоние ароматнее, болеутоляющее сильнее? Почти ласковой рукой он позвонил.

Сердце его вздрагивало от звона и грохота поднимаемого по лестнице подноса. Она идет к нему, та, которая любит его, та, чье сердца он разобьет, умерев. Но поднос, показавшись в двери, занял первое место не только в порядке появления, но и в мыслях герцога. Он этим трудным утром уже два раза откладывал ланч; скорое его появление делало голодные позывы нестерпимыми.

К тому же, подумал он, пока она расстилала скатерть, свидетельства того, что она в него влюблена, весьма ненадежны. А что, если это совершенно не так! В «Хунте» он не видел никакой сложности в том, чтобы спросить самому. Сейчас же его одолело смущение. Он не мог понять, почему. Когда он обращался к Нелли О’Мора, красноречие его не подвело. Впрочем, одно дело миниатюра Хоппнера, другое — живая дочка домохозяйки. Так или иначе, сначала следует подкрепиться едой. Лучше бы миссис Бэтч прислала что-нибудь покалорийнее копченой сёмги. Он спросил хозяйкину дочку, каким будет следующее блюдо.

— Голубиный пирог, ваша светлость.

— Холодный? Скажите вашей маме, чтобы поскорее согрела его в духовке. Еще что-нибудь?

— Заварной пудинг, ваша светлость.

— Холодный? Его тоже согреть. И принесите бутылку шампанского, пожалуйста; и… и бутылку портвейна.

Он прежде никогда хмелю не поддавался. Но сейчас подумал, что все сегодняшние происшествия, все пережитые им потрясения, все тяготы, к которым он себя готовил, да и действительный одолевший его недуг, измотали его достаточно, чтобы всему этому противопоставить крепкий напиток, симптомы употребления которого он иногда замечал у своих товарищей.

И это средство не вполне подвело. Принимая пищу, глядя, как играют остатки шампанского в бокале, он заметил, что некоторые слова Зулейки — и, да, за живое задевшие критические намеки — его уже не так волнуют. Он с улыбкой вспоминал наглые выходки обиженной женщины, детскую истерику десятисортной фокусницы, которой указали на дверь. Пожалуй, он обошелся с ней слишком сурово. При всех своих недостатках, они его обожала. Да, он себя повел своевольно. Видимо, он в чем-то жесток от природы. Бедная Зулейка! Он был рад, что она смогла справиться со своей безумной страстью… А ему довольно того, что его любит прекрасная кроткая девица, прислуживающая за этим пиром. Он ее сейчас призовет убрать со стола и прикажет поведать историю ее тихой любви. Он налил второй бокал портвейна, прихлебнул, выпил его залпом, налил третий. Серая унылая погода только ярче делала прекрасный солнечный день, запертый виноделом в сосуде и теперь вырвавшийся на свободу, чтобы согреть герцогу душу. Он сейчас так же освободит любовь, спрятанную в сердце милой девицы. Если бы только он мог ей ответить взаимностью!.. А почему нет?

Prius insolentem

Serva Briseis niveo colore

Movit Achillem.[97]

И нельзя сказать, что вежливо побуждать ее признаться в любви, в ответ не предлагая своей. И однако, однако же, в каком бы благодушном настроении он ни находился, он не мог сам себя обмануть, что у него к ней могли быть иные чувства, кроме благодарности. Обмануть ее? Неправда была бы весьма неуместной платой за всю ее доброту. Кроме того, так ей можно вскружить голову. Какой-нибудь небольшой знак благодарности — какая-нибудь безделушка на память — вот все, что он ей мог предложить… Какая безделушка? Булавка для шарфа ей подойдет? Запонка? Что-нибудь еще сов… Эй! вот же, крайне удачно лежит у него в камине: пара сережек!

Он извлек из камина розовую жемчужину и черную и позвонил.

Чувство драматической уместности требовало дождаться, когда девица уберет стол, прежде чем к ней обратиться. Если она возьмется за это дело после того, как откроет свою любовь и примет от него дар и прощальное слово, пошлый контраст будет огорчителен для них обоих.

Он, однако, наблюдал ее за работой с некоторым нетерпением. Пыл его поминутно остывал. Жаль, что он из бутылки с нефильтрованным портвейном, которую она убирала в сервант, выпил только три бокала. Прочь сомнения! Прочь сознание неравного положения! Момент самый подходящий. Нельзя его упускать! Вот она собрала скатерть, вот уже уходит.

— Постойте! — заговорил он. — Мне есть, что вам сказать.

Девица обернулась. Он заставил себя встретиться с ней взглядом.

— У меня составилось представление, — сказал он сдавленным голосом, — что вы ко мне питаете чувства иные, нежели просто уважение. Так ли это?

Залившись румянцем, она попятилась.