Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви

Он раскрыл ей свое видение. Глаза ее широко распахнулись.

— Ой, — воскликнула она, — это значит, что мы можем пожениться, как только вы получите степень!

Он ей велел не быть безрассудной. Где такое слыхано, директор в двадцать три года? Какой родитель или опекун доверит ему юнца? Помолвка должна пройти своим чередом. — И еще, — сказал он, заерзав, — вам известно, что я сегодня почти не читал?

— Вы хотите читать сейчас — сегодня?

— Не меньше двух часов. Где книги с моего стола?

Благоговейно — ибо он поистине был царем человеческим — сняла она книги с полки и положила их туда, где взяла. И не знала, что ее взволновало сильнее — прощальный его поцелуй или тон, которым он сказал, что книги его трогать нельзя, он этого терпеть не может и не собирается.

Траурные заседания на первом этаже сделались еще менее созвучны ее настроению, так что Кейти поднялась к себе в мансарду и там в темноте немного станцевала. Распахнув решетку слухового окна, она высунулась, улыбаясь и трепеща.

Императоры на нее посмотрели и изумились, увидев ее радость; увидев кольцо Ноукса у нее на пальце, захотели покачать седыми головами.

Тут она заметила что-то высунутое из окна внизу. Голова ее возлюбленного! Кейти взирала с нежностью: о, если бы можно было дотянуться до нее и погладить! Ей нравилось, что все-таки он оставил книги. Как мило быть для этого причиной. Окликнуть его тихонько? Нет, вдруг он устыдится быть уличенным в праздности. Он ее уже отчитывал за назойливость. Так что она просто молча смотрела на его голову и думала, облысеет ли та через восемнадцать лет и избавятся ли к этому времени ее собственные волосы от золотистого изъяна. А больше всего она хотела знать, любит ли он хотя бы вполовину так, как любит она.

Этот же вопрос, надо сказать, занимал и его. Нельзя сказать, что он тяготился несвободой. Он был из тех, — чья воля, если это не совсем затруднительно, не противится совести. А какое здесь было затруднение? Мисс Бэтч превосходная девушка; она в любом призвании станет достойной спутницей жизни. Ноукс перед ней всегда довольно-таки благоговел. Хорошо было внезапно стать предметом ее любви, господствовать над ней в каждой прихоти. Сделав ей предложение, он думал, что берет на себя обузу, а она оказалась рычагом. Но — любил ли он ее по-настоящему? Почему он сейчас не мог вспомнить ни ее лицо, ни ее голос, тогда как каждую черту, каждую интонацию предосудительной мисс Добсон он так ясно видел и слышал? Он не мог, как ни старался, прогнать эти воспоминания и был этому — в самом деле большому затруднению — рад; рад, хотя от этого снова погружался в презрение к себе, от которого мисс Бэтч его Избавила. Он себя осуждал за то, что жив. Он себя осуждал за измену. Но рад был тому, что не в силах забыть это лицо, этот голос — эту царицу. Она ему улыбнулась, когда одолжила кольцо. Она сказала «спасибо». И сейчас же она где-то есть, спит или бодрствует — она! сама! Коротышка задумался об этом невероятном, несомненном, волшебном факте.

С улицы раздался негромкий оклик, будто вторивший его сердцу, оклик, сошедший с ее губ. Задрожав, он посмотрел вниз и там, через дорогу, в полутьме увидел женщину в плаще.

Она — да, это была она сама — выскользнула на середину улицы, глядя на него.

— Наконец! — услышал он ее слова. Инстинкт ему велел скрыться от царицы, ради которой он не умер. Но он не мог пошевелиться.

— Или, — робко сказала она, — ты призрак, посланный мне в насмешку? Говори!

— Добрый вечер, — просипел он.

— Я знала, — прошептала она, — знала, что боги не могут быть так жестоки. О муж, согласный моей нужде, — воскликнула она, простирая к нему руки, — о небесный посланец, я в этом свете вижу лишь твои темные очертания. Но я знаю тебя. Твое имя Ноукс, не так ли? А мое Добсон. Я внучка твоего ректора. Я устала и стерла ноги. Исходив весь пустынный город; я искала… искала тебя. Я хочу из твоих уст услышать слова любви. Скажи мне сам… — она осеклась на вскрике, направила на него указательный палец, не стояла на одном месте, задыхалась, смотрела жадно.

— Послушайте, мисс Добсон, — сказал он, заикаясь, корчась под бичом ее, как ему показалось, иронии. — Позвольте мне объяснить. Видите ли, я тут…