Зумана

— Господин Патрик, вот вы нас все историями про других веселите… а расскажите-ка сегодня о себе! Вы ж у нас тоже… герой! — у этого человека было простое круглое лицо с примятым носом. Шут знал, что он носит рыцарский титул и в свите королевы оказался благодаря своему легендарному умению владеть мечом. И был этот человек неглуп и вовсе не дурен характером. Но в ту минуту он смотрел на Шута так, будто тот и в самом деле значился простым слугой, чей долг развлекать господ.

Голоса за столом стихли.

Шут на мгновение сжал челюсти и отвел глаза в сторону. Что за день такой?! Почему всякий пытается залезть ему в душу и вывернуть ее на всеобщее обозрение?

— Позвольте мне оставить мою историю при мне, — проговорил он наконец, вполне овладев собой и отогнав непонятный гнев, от которого так круто сводило скулы. — Она не настолько интересна, чтобы занимать ваше бесценное внимание.

Шут знал, что взгляд у него стал острым и ощетиненным, хотя губы все еще были растянуты в улыбке. Впрочем, это скорее стоило назвать недоброй усмешкой. Но рыцарь оказался слишком пьян, чтобы заметить такую перемену и даже внезапную тишину, заполнившую каюту.

— Да ладно вам ломаться-то, господин шут! Все знают, вам есть чего порассказать. Вон я давеча слыхал, что вас заколдовали или даже вовсе пришибли до смерти. А вы-то живехонький! Так потешьте нас рассказом, как это вам выкрутиться удалось! — добродушный, но вовсе лишенный чуткости рыцарь смотрел на Шута хмельным своим мутноватым взглядом и ждал увеселения. — Да что вы, и впрямь, как барышня в опочивальне?! — он весело хохотнул и оглянулся на товарищей, рассчитывая на поддержку. Но спутники королевы смотрели на происходящее без улыбок. Многие знали Шута еще с прошлого года и сами не раз кидали монетку менестрелю, чтобы спел "про хитроумное спасение Ее Величества придворным балагуром". Но рыцаря уже понесло… — В конце концов, зачем вы тут еще нужны, если не забавлять благородное общество? Другого-то толку от вас явно не дождешься…

Договорить благородный сэр не успел. А Шут не успел ответить ему взаимной любезностью, от которой у болтливого рыцаря язык бы надолго узлом завязался.

Воздух взрезал звенящий голос королевы.

— Сэр Инмар! Как вы смеете? Как вы смеете так разговаривать с человеком, о котором не знаете ровным счетом ничего?! Он вам не паяц и не игрушка! — боги, как полыхали в этот момент ее медовые глаза! Какой очаровательный румянец залил высокие благородные скулы… Давненько Шут не видел свою королеву такой… настоящей.

— Да ведь… — растерянно пробормотал рыцарь. — А кто же? Зачем тогда он с нами плывет?

Шуту захотелось встать и выйти. Но прежде, чем он успел наделать глупостей, их наделала Элея.

— Сэр Инмар, вы позволяете себе недопустимые дерзости, — голос ее стал холоден, как осенний ручей в стылом лесу. — Вас оправдывает только то, что слова эти были сказаны вами отнюдь не в трезвом уме. Впрочем, это чести вам не делает, вы рыцарь на службе, а не наемник в портовой таверне. И, будь вы пьяны или нет, я не потерплю подобных речей о человеке, который мне дорог и который достоин лучшего обхождения, — от этих слов у Шута стало жарко в висках, и он не посмел взглянуть на Элею. Зато очень хорошо увидел, как потемнел лицом сэр Инмар. Особенно когда принцесса продолжила: — Посему я буду вам очень признательна, если вы соблаговолите дважды принести свои извинения господину Патрику. Сейчас, при всех свидетелях вашего оскорбления, и завтра утром, когда хмель выветрится из вашей головы.

В каюте воцарилось молчание. Господа хранители разом обратили свои взоры на сэра Инмара, который в растерянности громко сопел и больше всего напоминал ученого медведя, что неожиданно обделался перед публикой.

"Светлые боги, что ты творишь, Элея!" — думал Шут в отчаянии. Ему уже не было нужды смотреть на рыцаря, чтобы понять, какие чувства тот испытывает. Небрежное, почти безобидное нахальство этого человека перерождалось в тяжелую злобу, замешанную на обиде. Шут чувствовал этот гнев столь явственно, словно мог его потрогать. И будь такое возможно, он поворотил бы время вспять, чтобы вовсе не являться на ужин. Или просто вовремя отшутиться от глупых нападок пьяного сэра. Но поскольку изменить прошлое было совершенно невозможно, Шут поспешил исправить настоящее. Он сделал то единственное, что действительно умел делать лучше всего — растянул улыбку до ушей и обратился к Элее: