Звени, монета, звени

Я еще не вернулся из поездки, когда в Ардкерр вновь приехал Илбрек Мак-Аррайд. Честно клятву свою исполнил Лоннансклех — десять дней гремел в Дун Фэбар, что стоит вот уже семь поколений на крутом берегу бешеной Дробайс, великий пир. Никто из пришедших туда не покинул дом Илбрека без богатых даров. И поскольку не велит обычай хозяину в воинских потехах, что для гостей устроены, самому участвовать, сыновья его — Сиге и Диан всех превзошли. Да только отец, во исполнение всё той же клятвы, победу их мне, господину своему, посвятил. Ликовали гости, превозносили имя Лоннансклеха, да только многие головами качали: неспроста так сделал Илбрек, с умыслом. Себе и роду своему — славы да почета, Коранну Луатлаву — обещанное деяние да намек: мои, мои, а не твои — самые лучшие, самые доблестные, самые достойные.

А после пира, отдохнув немного, отправился доблестный потомок Аррайда Маела к своему владыке, по пути славные деяния совершая, да вот досада: дома его не застал. Ну, ничего, вернется Ард-Ри, а он его здесь подождет. Говорил же Луатлав во всеуслышание: мой дом — его дом…

Согласился Гуайре со словами гостя, устроил его в Ардкерре с великим почетом. Да только скоро стал замечать — и не он один, — не как гость себя Илбрек ведет, как хозяин.

Пиры закатывает, воинов молодых золотом и оружием дорогим без счета наделяет, в свою дружину зовет, Этайн Певунью с дарами и восхвалениями что ни день посещает, красавиц щедро любовью одаривает. Великий воитель Лоннансклех, богатый и щедрый муж, что и говорить: на охоту, за стол, в бой потешный — всегда первый. И всегда — победитель. А стоило старому Федлимиду Абратруайду голову слишком высоко поднять, отказаться признать меня господином своим и дань установленную платить — тут как тут Илбрек. Мигом призвал ответить на обиду, нанесенную его господину, собрал воинов, да опять-таки всё больше молодых, до бранной славы жадных, камнепадом горным обрушился на непокорного. Голову дерзкую, что склониться не пожелала — с плеч долой, усадьбу — огню на поживу, сыновей Краснобрового — волкам да воронам на пир, золото и заложников — малых внуков Федлимида — к ногам прекрасной Этайн. И снова: честь и слава могучему бойцу, делом преданность свою подтвердившему. Да только горчит отчего-то та слава, на зубах хрустит, как старый мед засахарившийся.

Не всем в Ардкерре такое поведение гостя по нраву пришлось. Да и то сказать, кому понравится, когда воин приезжий, хоть и великий, у бойцов Ард-Ри славу отбирает, оставляет лишь крохи сущие? Не один, не двое моих дружинников Илбрека и людей его на состязание вызывали, сперва — на потешное, а потом и до оружия боевого дело дошло. Никому не отказывал могучий Мак-Аррайд, лишь смеялся, меч от крови оттирая, да головы противников к своей колеснице привязывая. После того как с обеих сторон пало шесть славных воинов, Гуайре от моего имени напомнил всем: как гость приехал Илбрек в Ардкерр, и негоже так его встречать. Напомнил и запретил под страхом изгнания смертные поединки, хотя не раз и не два сам порывался о годах забыть и взять копье в руки. И не благоразумие — долг сдерживал. А тут и я, наконец, вернулся.

И вновь — пиры, охоты, игры воинские. Что скрывать — поначалу я был искренне рад своему славному гостю, благодарен ему за верную службу, а что до погибших — не Илбрек, они его вызывали, мужу же столь доблестному негоже от потехи бранной увиливать. Да только девять раз по три ночи прошло, а гость дорогой домой не торопится. Напротив, всё чаще такую речь при мне заводит: правы старики, негоже верховному правителю Предела, славному потомку Сильвеста Кеда, самому все дела решать. Пусть-де я дома, в Ардкерре остаюсь, любовью жены пригожей да покоем наслаждаюсь, наследников воспитываю. А он, могучий Илбрек Мак-Аррайд станет правой рукой моей, рукой твердой и щедрой. И споры разрешит, и достойных наградит, и дерзким по заслугам воздаст.

Я, медленно закипая, отклонял такие предложения, хотя и неизменно вежливо, благодарил, но Лоннансклех не отступал. Всё так же сыпал в уши моих воинов лесть, а в руки — золото и серебро без счета, всё также превозносил мою жену. Так прошли еще несколько ночей, и до меня стали доходить слухи, что кое-кто из молодых да горячих уже открыто в дружину сына Аррайда просится, прочие же восхваляют его чуть ли не больше господина своего за доблесть и щедрость. Да и Этайн, хоть и ведет себя безукоризненно, как правительнице и хозяйке положено, всё же женщиной остается. Льстит ей явное поклонение столь славного воина, который после моего всегда ее имя прославляет. И рад бы уже я указать гостю назойливому на дверь, да не могу никак: сам при всём народе клятву давал, вечное гостеприимство сулил, Четырех в свидетели призывая…

Я вздыхаю и пристально смотрю на старого друга:

— Ну и что же на этот раз доблестный сын Аррайда натворил?

Вздыхает и Гуайре. Сразу видно — не хочет говорить, знает, что не по нраву придутся мне новости. Но — нужно.