Звенит январская вьюга

Не помню, с какой песни начался мой показ, но отчётливо запомнила, как в момент моего пения Эдди Игнатьевич, приоткрыв рот, внимательно слушал. После спетой песни он просил спеть ещё и ещё! Не помню, сколько песен я спела и сколько раз приходилось их повторять. После выступления, улыбаясь, он обнял меня и попросил познакомить с родителями. Я привела папу. Увидев его, Рознер тот час же воскликнул: «Сашя! Так это вашя дочка?» Они были знакомы. Было время, когда Эдди Игнатьевич приглашал отца работать в оркестр, но по семейным обстоятельствам отец вынужден был отказаться, о чём не раз жалел. Рознер обнял моего папу, и оба стали ходить вокруг клумбы, обсуждая что-то важное. Не знаю, о чём был тот разговор, но мне он был понятен. Как я и предполагала, Рознер заинтересовался мной, убеждая отца в том, что мне нужно петь, и при этом пообещал приложить все усилия, чтобы создать из меня настоящую звезду. Он также попросил отца отпустить меня с их оркестром в следующие города, которые следовали по маршруту Черно Морья. Но родители не решились отпустить меня, договорившись о том, что по приезде оркестра в Москву, если Эдди Игнатьевич не изменит своего желания пригласить меня на работу в оркестр, то родители готовы будут вернуться к разговору о моей дальнейшей судьбе. Я была счастлива! Такое мне не могло присниться даже во сне!

По приезде в Москву начинался учебный год, и у меня начались занятия в музыкальном училище. Но мысли об оркестре Эдди Рознера не давали покоя. «А вдруг он передумает и откажется от меня?» – мучилась я, бесконечно задавая себе одни и те же вопросы и просьбы, обращаясь к Богу.

«Господи, помоги!» – молилась я днём и ночью.

Я считала дни, когда оркестр вернётся в Москву, и дождалась. Первым Рознеру позвонил мой дядя Лёва, родной брат моего отца. Дядя Лёва был талантливым человеком и в прошлом был прекрасным танцором-чечёточником и музыкантом – ударником в одном из небольших ансамблей, работающих в Москве. Они были знакомы и знали друг друга. Позвонив Эдди Игнатьевичу и назвав своё имя, мой дядя сказал о том, что я являюсь его племянницей, на что Рознер удивлённо воскликнул: «Ловочка! Ах, какая у тебья плэмьянныца!»

«Эдди Игнатьевич, но ведь я вам о ней говорил несколько раз!» – сказал мой дядя. «Золётько, ну я же не зналь, что она токая толянтлывая?! Лова! Нэ обижяйса! Я скажю тебье прявду! Все еврэйские родытелы считают, что их дэти вундеркинды!» Через день, договорившись о встрече, мы поспешили в гости к Эдди Рознеру. Рознер жил в Каретном ряду, в многоэтажном кирпичном доме, выстроенном специально для артистов эстрадного искусства. В доме жили Леонид Утёсов, Борис Брунов, Александр Шуров, Николай Рыкунин и многие другие известные люди.

Начинало темнеть, когда я с дядей Лёвой подошли к заветному дому Эдди Игнатьевича. Мы зашли в подъезд, сели в лифт и поднялись на четвёртый этаж. На двери квартиры, куда мы позвонили, находился № 120. Раздался собачий лай, перед нами открылась дверь, и на пороге стоял улыбающийся Эдди Игнатьевич Рознер. Теперь он мне не казался строгим и недовольным, каким выглядел в начале нашего знакомства на пляже. Эдди Игнатьевич был гостеприимен, радушен и сразу повёл нас в помещение своей квартиры, где помог раздеться и усадил за стол. Там же, в комнате, находились и другие люди, а также жена Эдди Игнатьевича Рознера, Галина Ходес. Дочери Эрики, находившейся с ним в Сочи, с которой я познакомилась там же на пляже, не было. Помимо людей, сидевших в комнате, был его близкий друг Луи Маркович с женой Ириной. Нам любезно было предложено что-то из еды, чай, но мы, поблагодарив, отказались. В ожидании предстоящего и серьёзного разговора, я и мой дядя чувствовали себя весь вечер в напряжении. Рознер попросил меня спеть. И сев за пианино, он стал мне аккомпанировать, а я, как в Сочи, запела одну за другой песни. По окончании пения я ощутила расположение не только Эдди Игнатьевича, но и присутствующих там людей.