Зверь

Когда Битти высморкалась и откинулась на сиденье, Мэри отстегнула ремень безопасности, чтоб малышка почувствовала себя свободней.

— Я не так хорошо знала твою маму, — начала Мэри. — Но я уверена, что если бы у нее была возможность разделить с тобой эти мгновения нормальных отношений и любви, она бы сделала это, не задумываясь. От жестокости не скрыться, если не покинуть дом, а порой, когда уйти невозможно, жестокость окрашивает все. Может, ты не скучаешь по тем страданиям, что вы вдвоем пережили? Что ты не скучаешь по страху и боли?

Битти хлюпнула носом.

— Я плохая дочь? Я… плохая?

— Нет. Боже, нет. Вовсе нет.

— Я любила ее. Сильно.

— Ну конечно. Уверена, если ты задумаешься, то поймешь, что до сих пор ее любишь.

— Во время ее болезни мне было так страшно. — Битти затеребила платки. — Я не знала, что с ней будет, и постоянно боялась за себя. Это плохо?

— Нет. Это нормально. Это называется «выживание». — Мэри заправила прядь волос за ухо Битти. — Когда ты молода, и не можешь позаботиться о себе, то постоянно беспокоишься об этом. Черт, даже когда ты взрослеешь и можешь постоять за себя, ты по-прежнему беспокоишься об этом.

Битти приняла еще один платок, положила на колени и расправила его.

— Когда умерла моя мама, я очень злилась на нее, — сказала Мэри.

Девочка удивленно посмотрела на нее.

— Правда?

— Да. Я была очень зла. В смысле, я страдала, и я была рядом с ней долгие годы, пока она медленно умирала. Она не желала всего этого. Не просила болезни. Но я возмущалась, что моим друзьям не приходилось ухаживать за своими родителями. Что мои друзья могли гулять, пить и веселиться, хорошо проводить время… быть молодыми и независимыми, не тяготились ни чем. А я тем временем думала только об уборке дома, покупке продуктов, готовке… а потом, когда болезнь начала прогрессировать, я мыла ее, купала, подменяла медсестру, когда та не могла приехать из-за плохой погоды. А потом мама умерла. — Сделав глубокий вдох, Мэри покачала головой. — Когда они забрали ее тело, я могла думать лишь об одном — отлично, сейчас я должна организовать похороны, разбираться с банковскими счетами и завещанием, выстирать ее одежду. И тогда я сдалась. Я сломалась и разрыдалась, потому что чувствовала себя худшей дочерью в мире за всю его историю.

— Но ты же не была такой?

— Нет. Я была человеком. Я — человек. Горе — очень сложное чувство. Выделяют несколько стадий горя. Слышала когда-нибудь об этом? — Когда Битти покачала головой, Мэри продолжила. — Отрицание, торг, гнев, депрессия, принятие. Все проходят через это. Но к этим чувствам примешиваются и другие. Нерешенные проблемы. Истощение. Порой это облегчение, но с ним приходит и чувство вины. Лучший совет, который помог не только мне пройти весь путь, но и другим пережить это… не противься приходящим к тебе чувствам и мыслям… не осуждай их. Гарантирую, что ты не единственная, у кого возникают мысли, которые им не нравятся, или нежелательные эмоции. И проговаривая все происходящее с тобой, ты вполне сможешь пережить боль, страх и смятение, открывшись новому.

— Чему?

— Относительному покою. — Мэри пожала плечами. — Хотела бы я сказать, что боль уйдет… она не уйдет. Но станет легче. Я все еще думаю о своей маме, и да, порой бывает очень больно. Думаю, так будет всегда… и, честно говоря? Я не хочу, чтобы горе полностью оставило меня. Горе… священный способ почтить любимых. Мое горе означает, что я способна чувствовать, это моя любовь к ней, и это прекрасно.

Битти похлопала платок, лежавший на ее коленях.

— Я не любила своего отца.

— И я не виню тебя.

— И порой я злилась, что мама не уходила от него.

— Разве могло быть иначе?

Битти сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Это нормально? Все это… нормально?

Подавшись вперед, Мэри взяла ладошки девочки в свои руки.

— На сто процентов, абсолютно, безусловно, все это нормально. Клянусь.

— Скажешь, если станет ненормально?

Мэри не отвела глаз.

— Клянусь жизнью своего мужа. И, ко всему прочему? Я полностью понимаю твои чувства. Понимаю, Битти. Целиком и полностью.

Глава 57

Эссейл понятия не имел, где они были. Когда Брат Вишес гнал по улицам Колдвелла так, будто за ним гнались черти, а потом по пригороду, Эссейл не видел, где они ехали. Его волновало только дыхание раба.

— Оставайся со мной, — прошептал он.

Прежде чем он понял, Эссейл потянулся к мужчине и взял его холодную руку. Растерев ее между ладоней, он попытался передать немного тепла собственного тела, свою жизненную силу в неподвижное тело рядом.

Господи, ему было ненавистно смотреть на эти цепи.

Когда он, наконец, посмотрел в окно… потому что он начал сходить с ума от беспокойства и мыслей о том, как долго они ехали… он нахмурился. Их окружал туман… точнее, видимость ухудшилась так, будто в воздухе стоял туман, хотя сам ландшафт был свободен от бледно дымки.

— Здесь ты будешь в безопасности, — сказал Эссейл. Когда они подъехали к первым воротам, ведущим в учебный центр. — Они позаботятся о тебе.