Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

Князь посмеялся над лилейными ручками, кои не пристало иметь боевому ярлу. И не обратил внимание на изменение оттенка расставляемых фигур. На лёгкую дымку, появившуюся на хрустале. От разводов "порошка наследника".

Князь двигал фигуру, заедал очередным "наличником" - блином с творогом - он же князь, а не хлоп какой, чтобы форель или лосося трескать! Жмурился от удовольствия, запивал дорогим сладким вином и покровительственно советовал:

-- Ты думай ярл, думай. Но не сильно - думалка сломается. Всё едино, святой Войцех - мне и сегодня выигрыш даст.

Ярл удивлялся про себя - чем святой покровитель Гданьска, которого звали Адальбертом, который сбежал из Праги, потому что не смог справиться со своей "родной" паствой и помер от рук пруссов, неудачно помочившись спросонок в святом для язычников месте, сможет помочь в миттельшпиле?

Князь - выигрывал. Радостно гладил фигурки, принёсшие ему очередную серебряную марку - они играли на деньги. Сигурд мог себе позволить такие проигрыши.

Через полгода у князя отказали колени. Он уже не мог вскочить на коня, с трудом ходил. С тем большим азартом он продолжал играть. Кресло, обшитое чуть потёртым мехом, оставалось единственным удобным ему местом. В нём он и умер. А Сигурд, бросив в камин очередную пару своих "игорных" перчаток, вышел, осторожно прикрыв двери. Велел слугам не беспокоить господина и к утру взял замок под свой контроль.

Утром было объявлено о смерти Собеслава. И о том, что регентом при малолетних братьях стала их сводная сестра - Самборина Собеславна. Попытка мазовецких Повалов поставить регента из родственников матери княжичей, закончились кровавой стычкой в замке. И беспорядочной резнёй и грабежами в городе - местные поморяне резали пришлых. Начиная с мазовщан и далее без остановок.

Впрочем, я забегаю вперёд.

...

С Сигурдом собралось идти человек сорок, с Кестутом - втрое.

Это было сложно. Кестут не всем мог доверять. А которым мог - далеко не все хотели плыть куда-то на чужбину. Всё-таки, "Литва Московская" - нормальные русские люди. Жили в лесу, били зверя, пахали землю... Это не моряки-пираты нурманы.

Тоже подарки. Тоже всем. С тщательнейшим учётом чтобы не обидеть. Они же все будут сравнивать!

Напоследок Елица разрыдалась. И выдала:

-- Подари мне... себя.

Я несколько... офонарел. Это как?

Объяснили. Мои горшечники-скульпторы продолжают лепить "терракотовую армию". Статуэтки потихоньку расходятся. Осенью, когда Живчик стал Рязанским князем, а мы открыли представительства в городках по Оке, многое увезли туда. Ребятишки потихоньку пополняют запасы. Навык у мастеров развивается.

Тут я притащил из Городца Хрисанфа. Ребята сразу учуяли "собрата по художествам". Затащили к себе. Самим похвастаться, стороннего мастера послушать. Он, конечно, богомаз. Но талантом и в других делах не обделён. В Киеве-то он без красок, чисто контуром работал.

Вот он и сделал меня.

В локоть высотой, "огрызки" за спиной, косыночка на тыковке, кафтан, сапоги, характерно заправленные за пояс большие пальцы... и совершенно стёбное выражение лица. Помесь радости, удивления и готовности под... подъелдыкнуть. Всё, что на пути попадётся.

-- Где ж ты меня так поймал?

-- А... это... Ты давеча на Оку смотрел. Ну... а я запомнил.

Ваня! Хрен лысый! Мало того, что "базар фильтруй", так ещё и "фейс придерживай"! Народ же вокруг! Всё видит, всё слышит, всё запоминает... И - лепит. Вот такого... "хрена с бугра с выподвывертом".

Хороший художник показывает не внешность - сущность. Свою сущность показывать... не надо.

Лепить меня я запретил строго-настрого.

"Не лепите. И не лепимы будете".

А эту статуЮ... хоть и без гранаты... пришлось подарить.

"Я-глиняный" спас Елице жизнь. В Самбии в ходе одного из эпизодов, к ней в спальню ввались трое мужиков. Убивать пришли. Вот этой штукой, которую она на столе держала, Елица первого и приголубила. Со всего маху в лоб. Остальные разбежались.

Потом писала, извинялась, что подарок мой разбила. И благодарила за свой, единственный женский, панцирь. Потому что эпизоды у них... продолжали случаться.

Елица наплакалась, прощаясь с отцом-матерью, обрыдалась с Ракитой, с сёстрами и вечерком заявилась ко мне. В роскошном даренном шёлковом халате с драконами. Покрутилась передо мной, хвастая обновкой. Потом встала напротив, чуть насупилась: