Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

— Сей перстень смагардовый есть дар владыки нашего, епископа Черниговского Антония, знак власти моей, им даденной. С самого Царьграда привезён, в Святой Софии тамошней освящён. Я наместник владычный в Муромских землях, отец Елизарий. Подойди, отроче, под благословение отеческое, приложись.

Факеншит уелбантуренный! Был бы у меня такой отец — я б ещё на пуповине повесился!

Спокойно, Ваня. «Весело подняли, весело понесли…». Да и вынесли… К едрене фене…

— Я и говорю — хорош камушек. Так Антоний его на сирот пожертвовал? Молодец, владыко, щедр. Иона, ты бы прибрал цацку, пока не попятили. Дядя-то не убережёт, прохлопает.

Дядя понимает, что над ним насмехаются. Шутки шутят. Ну пошути в ответ! Давай языки почешем, острыми словами покидаемся. Посмеёмся да разойдёмся. Человек без юмора — хуже чумы и голода. На «Святой Руси» и от смерти — смешно.

«Цените юмор и пофигизм. Они порой вытаскивают нас из таких ситуаций, в которых нас оставляет даже надежда».

Ценим, применяем. Ситуации «оставлены без надежды» — наша национальная среда обитания.

Увы, дяде нужно статус блюсть. Он не видит во мне человека — только Воеводу Всеволжского. Мутного князьца сопредельного поганского, по большей части, племени.

Буду точен: другой, сильно статусом озабоченный персонаж на этом дворе — я.

Вокруг полно народу. На пришлых мне плевать, но здесь и мои, и муромские. С которыми мне жить и работать. Если я позволю этому… чудаку золочёному меня «нагнуть», мою женщину до слёз доводить… количество вынутых кубических саженей грунта и положенных погонных саженей брёвен — упадёт сразу.

Да и не буду я ему ручки нацеловывать! В другой стране вырос. В тех подворотнях, где я «жизненные университеты» проходил, дамам — с удовольствием. И не только ручки… А вот такому хрену… Он мне что, «Крёстный отец»? А в морду?

Мне ссора — не нужна. Мне нужно чёткое понимание всеми окружающими: за глупые шутки по моим делам — взыскивается.

Елизарий ручку убрал, нос задрал:

— Пойдёмте же братия, в храм, паства, поди заждалась, неколи нам время на невежу переводить.

И — топ-топ с крыльца.

Факеншит! Он так и уйдёт?! Ну уж нет!

— Эт ты, поп, точно сказал. Вежества у меня маловато. Мы академиев не кончали. Однако, по простоте своей, полагаю, что коли обидел девушку по глупости, то и извиниться перед ней надобно. Проси прощения у Трифены.

И киваю на Трифу. Поп так и встал посередь двора.

— Чего?! Мне?! Самого владыки лица представителю?! У какой-то… подстилки безродной — прощения просить?!

Эх, дядя. Кому ж ты такое лепишь? Я ж — дерьмократ, либераст и это… как же его… общечеловек. Как ГБ. А кто ещё более «общечеловечен»?

Иисус прямо сказал: «Пусть бросит в неё камень тот, кто сам без греха». А ты, хоть и не камни, слова обидные — бросаешь. Судишь. А ведь сказано: «Не судите. И не судимы будете».

Худой поп, однако, попался. ПОповый.

Чем хорош колодец? — В нем вода есть. А ведро я уже достал. Вот я это ведро на Елизария и выплеснул.

Как-то у меня часто «водяной праздник» случается. То я Акима успокаивал, то на Марьяшиной свадьбе «водовозки» отработали. Теперь вот… попа умываю. Хотя здесь сам бог велел: в христианстве омовение — из постоянных обрядов. Купель — у каждого на жизненном пути случается. Тут, правда, ведро колодезное… Но вода-то — точно мокрая.

— Плохой ты поп. Не христианский. У нас на Руси — Прощённое Воскресенье, у нас — «прости, господи, долги наши, как мы прощаем должников своих». В вере Христовой прощения попросить — не зазорно. А тебя — корёжит. Гордыня тебе Христово смирение забила. Не будет с тебя проку. Иона, для чего ты эту… муху золочёную сюда притащил? Чтобы жужжала да в дерьме роилась? Так у нас и своих вдосталь.

Елизарий глазками хлопает. И стремительно обсыхает. Злость, видать, внутри огнём горит, а с одежды — пар валит. Выставил снова руку. Но уже не милостиво. Пальчиком тычет и орёт.

— Враг! Отродье сатанинское! Богохульник! Прокляну! В пекле сгоришь! Анафема!

Выразительно. Экспрессивно. Очень органично. Целый этюд по теме: «Святой праведник изгоняет беса мерзопакостного». Артикуляция хорошая, жестикуляция строго выдержана. Никакой суетни и мелкой ненужной моторики. Чувствуется вековечная школа актёрского мастерства.

Только, дядя, меня сама святая Евфросиния Полоцкая полным проклятием от царя Давида проклинала. Прямо в церкви, на ступенях перед алтарём. Вот у той бабушки-праведницы не наигрыш — вера искренняя из ноздрей паром шибала.