Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

— Причина? Твоя… эта вот… красавица на слова Елизария обиделась, слезьми залилась. Да не с чего ссора! Эка невидаль! Бабёнке слово не так, а она уж… Пустое дело, Ваня!

— Тебе «Правду» вспомнить? «Кто зовёт чужую жену блядью — платит виру». Твой посадник с наместника виру взыщет? Или будет… дупло своё лелеять?

— Дык… эта… слова-то сказано не было! Они промеж себя по-гречески разговаривали!

— И что? Разве в Правде сказано — «зовёт на русском языке»? Смысл они оба знали. Один сказал, другая услышала. Виру посадник взыщет? Или ты, тысяцкий, сам, своим судом? А дальше? Елизарий, похоже, не прощальник. Злобу затаит. На тебе, на судье, отыграется. Не кулаком в лицо, а наушничением. Тебе это надо?

Илья сидит, вздыхает, бороду на кулак наматывает.

У тысяцкого в русском городе — много забот. К примеру — суд торговый. У наместника епископа — его, наместников, суд. И с разделением юрисдикции… бывают негоразды. Тысяцкий — командир городского ополчения. А поп — в том же ополчении «комиссар». Какие между этими персонажами возникают… коллизии — смотри историю «несокрушимой и легендарной». Или — историю библейского царя Саула.

Требуя светского суда я, чисто попутно, ломаю «Устав церковный». Ибо дело было во дворе дома епископского наместника. А церковники и их территории юрисдикции светской власти не подлежат: «И да не входит владетель в дела те…».

Топнуть на меня ножкой? А пошёл бы ты, Ванька-лысый с отседова! — Да запросто! — Что с Муромом будет? «Тихого лежания»? Точнее — такого же стояния.

— И чего ж ты хочешь?

— Елизария — выгнать. Иону — пресвитером в церковь Богородицы. Земли под стройкой — от церкви — мне.

— Много хочешь. А ну как Антоний проклянёт?

— Тебя? Переберёшься ко мне. Сто вёрст — не велик конец. А мне самому — и вовсе… ветров испускание.

— А город?

— А хоть бы и весь город. Я, Илья, всех приму. А анафему малую… Вон епархия Ростовская, оттуда попов позову, они и молебны отслужат, и епитимью снимут. У себя и училище построю.

Умный мужик, а не понимает. Судит по обычаю, по былому. Да я-то — небывальщина! Вокруг меня — всё иначится!

— Илья, я — не-Русь. Надо мною — ни князей, ни архиереев. Воля вольная. И покудова я не решил: то ли мне под Чернигов идти, то ли под Ростов. А то присылали ко мне монасей со Смоленска. Один вон, брат Теофил, очень даже. От его проповедей целые племена языческие в веру православную обращаются. Могу у Мануила Кастрата учителей просить. А то в Новгород пошлю. Им Волжский путь… Сам понимаешь — аж до дрожи. В их Святую Софию буду вклады вкладывать, их суд слушать. А то в Царьград послов зашлю. Это ж не Феодора Ростовского дела — «нельзя делить епархии». Я — ничья епархия! Я не делюсь, а образуюсь. А? Епископа выпрошу, а то — митрополита. Прямиком от Патриарха. Чуешь — чем дело пахнет?

— Чую. Сварой. Большой. И мы тут, Муром в смысле — так, мелочь мелкая, камушек придорожный. Всяк пнуть норовит.

— Во-от! Так нахрена напрашиваться?! Что людям надобно? — Мир да денежка. «Булы бы гроши да харчи хороши». Не было Елизария — было. Станет Елизарий — не будет.

— Иване, причина-то мелкая, бабские слёзы, выеденного яйца не стоит.

— Точно. Одно беда: мне мои люди — не яйца выеденные. Да и не в том дело. Елизарий попытался верх надо мной взять. Исправлять ошибку свою — не соизволил. Мне с таким — не сработаться. Муром с Елизарием? — Я встал да пошёл. «Кто не со мной, тот против меня». Иисуса-то помнишь, Илья? Вот и решайте.

Илья терзал свою бороду, тяжко вздыхал, выскочили на двор слуги со свечами — прогнал. Сидели в темноте, в тишине. Думали.

«И увидел добрый молодец да Латырь-камешек,

И от камешка лежит три росстани,

И на камешке было подписано:

„В первую дороженьку ехати — убиту быть,

Во другую дороженьку ехати — женату быть,

Третюю дороженьку ехати — богату быть“».

Что, Илья? Мечом махать легче? Голову под вражью саблю подставлять — куда как проще. Он — ударил, ты — отбил. И — достал. Следу-у-ющий. Вот враг тебе и кроши его. Как хорошо-то! Дело простое, понятное, голову ломать — не с чего. А тут… врагов-то нет! Все — свои. Соратники. Но — по разному.

Тут думать надо, прикидывать. Прогнозировать. Не ошибиться. Цена-то ошибки — целый родной город. Не так чтобы в дым, но в нищету, в гниль да в сон — очень возможно.

Считать нужно. Не копья да сабли, а варианты да исходы. А точка отсчёта — не надо себя обманывать — твои, лично, цели и ценности. Что для тебя важнее? Отпущение грехов архиереем, твоё, лично, блаженство загробное вечное? Или жизни людей этих муромских? Земные. Нищие, сонные. Причём и людишки-то эти… Жадные, глупые, похотливые, ленивые, злобные… Можно и ещё с десяток слов подобных вспомнить — все про людей-человеков.

И вот за ради куска этого… человечества — свою родную единственную жизнь, душу бессмертную…?! И ведь никакой гарантии нет! Ты им — всё! Себя! А они — чуть сытее да много злее. Ты им — добра щепоть, а они в ответ — худа вёдрами.

«Сколько лет я во чистом поле гулял да езживал,

А еще такового чуда не нахаживал.

Но на что поеду в ту дороженьку, да где богату быть?

Нету у меня да молодой жены,