Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

И молодой жены да любимой семьи,

Некому держать-тощить да золотой казны,

Некому держать да платья цветного.

Но на что мне в ту дорожку ехать, где женату быть?

Ведь прошла моя теперь вся молодость.

Как молоденьку ведь взять — да то чужа корысть,

А как старую-то взять — дак на печи лежать,

На печи лежать да киселем кормить.

Разве поеду я ведь, добрый молодец,

А й во тую дороженьку, где убиту быть?

А и пожил я ведь, добрый молодец, на сем свете,

И походил-погулял ведь добрый молодец во чистом поле».

Так предок твой — себе говаривал, потому и с тобой нынче беседую. А ты-то сам как?

Илья вскинул глаза, в наступившей темноте разглядел моё лицо:

— Чего лыбишься? Забавно нашёл?

— Ага. Нашёл. Интересно мне. Мы ж с тобой не в первой раз повстречалися. Я тебя знаю. Однако ж, как ты решишь… Твоё слово — не моё. Люди говорят: «каждый сам за себя, один бог за всех». Вот и выглядываю — есть ли в тебе чуток? От того, который за всех. Или, так, «как все — так и я».

Илья чертыхнулся, помянул «язву плешивую», поднялся с лавки и, тяжело, чуть прихрамывая, потопал в гору. Не то — к княжьим хоромам, где ныне посадник обретается, не то к церкви Богородицы. Где обретается епископский наместник. А третья-то дорожка — ко мне.

Там, в былине, в конце:

«И раздавал это злато-серебро по нищей по братии;

И роздал он злато-серебро по сиротам да бесприютныим».

Разок-то на «роздал» — можно и набогатырить. А жизнь кормить? В люди вывести?

По какой дорожке пойдёшь, Илья Иванович?

«Снимал тут старый со буйной главы да шеломчат колпак,

И он начал, старенький, тут шеломом помахивать.

Как в сторону махнет — так тут и улица,

А й в другу отмахнет — дак переулочек».

И улицы уже стоят, и переулочки есть. Город Муром прозывается. Колпаком шеломчатым, хоть бы и в сорок пуд, так не выстроишь. А загубить можно. Тут надобно не колпак иметь. А — в колпаке.

…

Утром ничего не изменилось. Я ещё до восхода сгонял за Оку, побегал там, после — строителей долго слушал. И подтвердил им три дня оплачиваемого простоя.

Тут, как раз, лодейка купеческая с Мокши пришла. Эти дела торговые замкнуты на Муромскую факторию — интересно было посмотреть. Послушать не выжимку-сводку, а живого купца, из лесов только вышедшего. Я-то за бумагами интересные детали-оттенки пропускаю. Аж жалко.

Где-то стороной в середине утра прошла к центру городка толпа моих строителей, туда же повалили местные жители. Там, кажется, чего-то кричали.

Пожара нет — чего вмешиваться? Демократия, факеншит, средневековая.

Уже ближе к полудню позвали. Снова — та же площадка у церкви Богородицы.

Народу…! Больше, чем когда я серебро нашёл!

Какой-то благообразный мужчина — староста церковный — объявляет:

— Люди добрые муромские, никаких замыслов крамольных не лелея, одной лишь заботой о процветании града их, богом хранимого, да об укреплении церкви нашей православной сподвигнутые, собралися на вече. Выслушав всякого вольно, рассудили так: Пресвитеру Елизарию — указать порог. Ибо у нас свой пресвитер добрый есть — Иона. А иного нам не надобно. А коли захочет владыко Черниговский Антоний ставить в Муром наместника, так пусть ставит из наших пресвитеров, коих мы, люди муромские знаем и за жизнь праведную, пред очами нашими проведённую — уважение испытываем. И на том вече наше Муромское приговорило и тысяцкий Илья, Иванов сын, порешил.

Та-ак. А посадник — никак. Или — сильно болен, или — сильно пуглив. А надобен ли такой в головах?

Аккуратно мужичок излагает: толкует более о пресвитере, о главном священнослужителе храма, а не о наместнике — чиновнике администрации епархии. Первый ведёт службы, общается с мирянами. Второй — ведёт дела епархиальные, общается с клиром.

Только второго без первого почти никогда не бывает.

Елизарий в два часа собрался и со своими присными с города ушёл. А я выставил три бочки пива. И городок загулял. Приняли и мы с Ильёй. Он снова крутил свою бороду и довольно похмыкивал.

«И приезжает старенький ко камешку ко Латырю,

И на камешке-то он подпись подписывал:

„И как очищена эта дорожка прямоезжая“».

Уже вечером сошлись с чуть хмельным Ионой.

— Ты, Воевода, не думай. Ежели Елизария выкинул — так тебя тут воля.

— Брось, Иона. Тут — твоя воля. Мелочь мелкая — воли у нас с тобой — сходные. Дело делать. А не гонор в… в гонорею ростить. Давай, пресвитер, поворачивайся! Волю свою исполнять. Племена — крестить, сирот — кормить, неуков — уму-разуму учить. Давай-давай. Своей волей.

Иона и трёх дней не отдохнув, кинулся наводит порядок в округе.

«Свежий взгляд» — все проколы видать. Ещё живее пошла стройка, добавилось учителей в приюте. Осенью торжественно открыли первую очередь училища. Аж на две сотни бурсаков. Половина — мои сироты из лесных племён.

…

Обоих согнанных с указанных им мест наместников, поставили в южные городки Рязанского княжества.

Коломенский… помер в первую зиму.

«Ко многим из градских почтенных жён

Был правом отпущенья наделен».

«— Я имею право?

— Имеешь.

— Значит, я могу?

— Не можешь».

Я повторяюсь? — А жо поделать?

— Русь — бесправная!

— И нафиг! На что нам право коли оно мОчи не даёт?