Зверь лютый. Книга 24. Гоньба (СИ)

— Не ори, дурашка. Что ты можешь сделать мне, Елизарий? Великую анафему провозгласишь? Оно тебе — не по зубам. Ни по чину, ни по делу. Ибо анафему провозглашает собор. Но не поп бездельный. На ересиархов, а не на князей земных. Где ж ты учился, Елизарий, в каком сортире Апостольские правила восприял? Малой анафемой мне грозишь? Так ведь поздно уже! Ведь уж два года, с боя на «божьем поле» против врага-нурмана епитимья на мне. Лишён я святых Таин, молитв и духовного общения верных. Чем ещё испугаешь, поп? Интердиктом? Закрытием церквей, запретом служб для людей моих? Да кто ты, чтобы таким пугать? Разве ты епископ в землях моих? Я — не-Русь! И власти твой — сорок вёрст и край. Стрелка — не епархия Черниговская. И лезть туда — преступление. Я-то велю просто палками бить, а вот иерархи — полной мерой взыщут. Чтобы не лазал лис в чужой курятник. Что надуваешься, попище? Нечем тебя меня взять! Душу мою Сатане вручишь? Так начинай, призывай сюда Князя Тьмы! Иерей православный. И изойдёшь ты дымом и смрадом. Вместо с господином своим хвостатым. От Покрова Богородицы, от дома её, что вон, за забором стоит.

— Имать его! Бейте!

«Теологией» не вышло — перешли к «физике». Елизарий вопит, несколько человек кидается по жесту его ко мне. И — останавливаются. Как-то… пара их только. А остальные — стоят. Один там с крыльца ломанулся, да Илья не глядя руку поперёк отвёл. И Иона — глянул мельком и вновь корыта свои разглядывает. Будто вопли наместника епископского — так, шум бездельный.

Постояли. Посмотрели.

За спиной, слышу, смешок. Молодёжь от забора что-то забавное углядела.

Елизарий воздуха набрал, оглядел вокруг… выругался под нос и резвенько к воротам. Они ж в церковь собрались, службу служить.

Виноват, не промолчал, крикнул в догонку:

— Эй, поп! Ты б хоть облачение переменил! Мокрое же! Пол закапаешь — скрипеть будет. Попортишь церковку. Водицей колодезной с одежды. Или — не только водицей?

Народ хохотнул, поп припустил. С ним ещё пара-тройка, а остальные стоят.

Такое… неудобное положение. И надо бы им в церковь идти, вечерю стоять, и как-то попа проповеди после этой ссоры слушать…

— Вот, люди муромские, сами — видели, сами — слышали. Елизарий-поп к делу не годен. Смирению христианскому — не обучен. Решать — вам. Земля — ваша, церкви — ваши, вам его слушать. Ему души свои вручать, ему исповеди нести, его благословение получать. Как вы с этим… сами решайте. А я вижу, что мне с ним каши не сварить. Так что, Иона, принимай округу. А «нет» — так «нет». Тогда велю всё построенное — сжечь, всё выкопанное — закопать. Будет в Муроме дурак в наместниках — не будет в Муроме училища духовного. Думайте. Решать — вам.

Подхватил Трифену, своим кивнул да и пошёл. Работы на стройке велел остановить, работников — отпустить, барка под берегом стоит — разгрузку прекратить.

К вечеру прибегает стайка воспитанников. К Трифе:

— Госпожа учительница, а говорят, что ты больше к нам не придёшь? А правда, что «Зверь Лютый» всё построенное огнём сжечь грозится? А как же мы? Мы ж учиться пришли, а ежели не будет ничего… А жить с чего? На прокорм наш — Воевода даёт. Ежели он с Мурома уйдёт… на паперть христа ради милостыню просить?

Трифа по-успокаивала как могла. Потом ко мне:

— Ваня… может не надо так? Резко. А? Ну пошутил он… глупо. Так и моя вина есть — не надо было… как к своему… не надо было близко к сердцу… перетерпела бы, мимо ушей пропустила бы… мало ли люди глупостей сказывают…

— Елизарий — не люди. Елизарий — власть. Коли власть глупит — у людей бошки валятся. Он — ошибся. Мог поправиться — не схотел. Всяк человек ошибается. Умный — поправляется, в ошибке — винится. Глупый — своё ломит. Елизарий — не умён. Мне здесь — не надобен.

Вздохнула тяжко, успокоилась — не ей решать, улыбнулась:

— Ваня… А ведь тут двое… ломят. Как бараны. Ты-то умный. Ну, отойди в сторону.

— «Отойди»?! Вместе со стройкой?! Можно. Только что со здешними сиротами будет? Я-то приму, только каково им?

Я не говорю, но мы оба понимаем: Мурому — хана.

Городок-то и так невелик. Был Бряхимовский поход — иные с войны не вернулись. Живчик ушёл в Рязань. Иные с ним ушли. Взамен пришла стройка моя. Кто — канавы копает. А плачу — я. Кто скотину на щи сдаёт. А плачу — я. Кто зелень с огорода на торгу продаёт. Платит-то покупатель. А покупателю, хоть прямо, хоть косвенно — снова я.

Империалист! Факом меня шит! Инвестор хренов!

Я ушёл, работники разошлись, городок — замер. Снова, как два века уже, на одном своём, одному себе. Спячка на грани голода.

Глава 514

Уже в сумерках, приходит Илья Муромец. Сел на скамейку во дворе. Кваску поднесённого принял. И молчит. Даже не здоровался сегодня.

— С чем припожаловал, Илья? Посадник-то ваш где?

— Приболел.

— Болезнь — дипломатическая?

— Дупло… матическая? Не знаю. Я к ему в дупло не заглядывал. А маты были. Тихохинькие. Мда…

— И чего делать будем?

— С чем?

— Илья! Мы друг друга не первый год знаем, вместе в дела ходили. Не юли. Скажи сам себе — в чём причина. Поймёшь чего делать должно.