Зверь (сборник)

Так он и ворковал с ней мягким, ласковым голосом, не шевеля ни руками, ни ногами.

Поначалу обезьяна продолжала буйствовать, но загадочный ритуал обращения по имени постепенно успокоил ее. Она перестала фыркать и уселась в грязь у дальней стенки клетки, сердито поглядывая на него и нервно сцепив передние лапы. Бонэми старался не делать резких движений, но внезапно налетевший ветер чуть не сорвал с его головы шляпу, так что смотрителю пришлось вскинуть руку, чтобы удержать ее. Обезьяна вздрогнула, прищурилась и снова разразилась яростным звериным воплем.

«Охо-хо, — вздохнул Бонэми. — Да тебя, похоже, кто-то бил».

Только теперь заметив маленькие, но отчетливые рубцы на ее теле, он вспомнил, что животное доставили сюда морем, и живо представил себе все невзгоды этого бесконечно долгого плавания: свирепую болезнетворную качку, слабость, которую испытывают в море многие обезьяны, жестокое обращение, в чем он уже не сомневался, плохую пищу и, наконец, тесную грязную клетку, которую он сейчас видел перед собой. Нетрудно догадаться, что у этой обезьяны остались ужасные впечатления от знакомства с людьми.

Бонэми был прирожденным дрессировщиком, ему нравилось работать с животными. Он мог справиться с самым опасным из них, и чем сложней была задача, тем больше удовольствия доставляла ему победа. Он приручил бы эту обезьяну за день, но у него было много других дел, так что Бонэми лишь распорядился накрыть клетку парусиной и перенести в лечебницу. Внутри вольера ее начали открывать, но каждый удар молотка самка лангура встречала свирепым фырканьем. Затем смотритель распахнул дверцу дорожной клетки и отбежал на безопасное расстояние.

Другое животное тут же выскочило бы наружу, но только не Джинни. Она скорчилась у стенки, вызывающе сверкая глазами из-под мохнатых бровей, и выказывала ничуть не больше желания выходить из клетки, чем тогда, когда дверь была накрепко заколочена.

Бонэми решил пока не беспокоить ее. Он понимал, что не нужно торопить события. В спешке нет изящества, как говорил лорд Честерфилд, а изящество необходимо, если хочешь укротить животное. К тому же история, которую Бонэми прочитал по ранам обезьяны, свидетельствовала о том, что род людской уже оставил черный след в памяти Джинни.

Весь день она не покидала клетки. Но вечером, после захода солнца, Бонэми заметил, как она ополаскивает морду и руки в корыте, стоящем в углу вольера. Вероятно, ей впервые с момента отплытия из Индии представилась возможность смыть с себя грязь. Она наверняка уже утолила жажду и теперь тревожно оглядывалась по сторонам. Джинни обнюхала пищу, но не притронулась к ней, затем осторожно прошлась вдоль решетки, дотянулась лапой до свежей лужицы дегтя снаружи, обнюхала пальцы и вернулась к корыту, чтобы попить еще раз. Она поймала блоху у себя в шерсти и продолжила осмотр. Но пищу так и не тронула. Как и люди, обезьяны не хотят есть, когда чем-то встревожены, они обычно пьют воду и после этого успокаиваются.

На следующее утро она забралась на самое высокое место, и служитель решил длинным крюком подтянуть дорожную клетку к краю вольера. Джинни с яростью бросилась на решетку. Он попробовал отогнать обезьяну крюком, но только сильнее разозлил ее.

Бонэми часто предупреждал служителей, чтобы те не пытались справиться с животными силой. «Ни к чему хорошему это не приведет, — говорил он, — а лишь навредит нашему заведению». Поэтому Кифи пошел прямо к старшему смотрителю и пожаловался, что «ничего не может поделать с этой бешеной обезьяной». Как только они оба вышли из конторы, обезьяна тут же с угрожающим видом рванулась к ним. Бонэми догадался, что Кифи позволил себе больше, чем было необходимо, и отослал служителя, а сам встал возле вольера и заговорил с обезьяной.

«Ну как тебе не стыдно, Джинни? — сказал он. — Мы ведь хотим с тобой подружиться, хотим помочь тебе, и в конце концов так и будет!»

Добрых десять минут он строго, но дружелюбно обращался к ней, пока обезьяна не прислушалась к его уговорам и не утихла. Она с угрюмым видом забралась на верхнюю площадку и оттуда поглядывала, удивленно приподняв брови, на странного большого человека, так не похожего на всех, с кем ей доводилось встречаться прежде.

Сообразив, что обезьяна почему-то обозлилась на младшего смотрителя, Бонэми решил сам передвинуть грязную клетку, что ему и удалось после нескольких приступов звериной ярости. Причем каждый следующий был слабее предыдущего, поскольку Бонэми не отступал от своего правила ни в коем случае не пугать животных, не причинять им боль и тихо, успокаивающе говорить с ними. Он не тешил себя иллюзиями, будто бы животные понимают его, но во всяком случае они чувствовали его дружелюбие, и этого было достаточно.

Вскоре он убедился, что не может доверить Кифи заботу об обезьяне, — один вид этого человека приводил ее в бешенство. И поскольку укрощение Джинни обещало стать нелегким делом, Бонэми решил взять его на себя.

Джинни обретает новую жизнь