Звери малой земли

Чонхо проследовал за ним, но более размеренной походкой. Временное правительство размещалось в темном трехэтажном здании, к которому нужно было идти по переулку. Когда он вышел на главную дорогу, им полностью овладели неутомимый блеск и шум Французской концессии. Чонхо показалось, что здания из красного кирпича еще больше побагровели, а платаны, выстроившиеся вдоль бульваров, стали еще зеленее. По улицам прохаживались дамы с длинными ногами и узкими бедрами, в плотно облегающих тело платьях-ципао. До него доносились неразборчивые речи на хрипловатом шанхайском говоре. В звуке шагов была своя музыкальность, как и в воздухе, подернутом нотами масла для жарки и чая. Несмотря на вездесущие японские флаги, которые зловеще развевались повсюду, местные люди выглядели менее страждущими. Мёнбо ему говорил, что китайцы были более привычны к войнам и сменам династий, чем корейцы. По словам наставника, жителям Поднебесной было не столь уж важно, кто руководил ими. К тому же в пределах Французской концессии японская оккупация ощущалась гораздо менее явно, чем в остальном Шанхае.

Мастерская сапожника располагалась в нескольких кварталах к востоку, в переулке даже более мрачном и замызганном, чем их собственный. Владелец лавки поприветствовал Чонхо по-корейски и принял у того обувь на починку. Чонхо, оставшись в носках, сел в ожидании на стул. В Шанхай он с собой захватил только одну пару ботинок. Даже в теннис он играл в них.

Через какое-то время сапожник вернулся с починенными и начищенными ботинками.

– Они совсем как новые, – отметил Чонхо, завязывая шнурки.

– Яя[53]. До следующего раза, – проговорил владелец лавки с улыбкой и поклоном. Чонхо ответил ему тем же.

Ноги Чонхо понесли его в порт. Всю дорогу он размышлял об этих словах: «До следующего раза». Ему подумалось, что скорее всего больше и не надо будет ставить новые набойки на ботинки. Рубашка, штаны, шляпа – все, что ему было нужно, было при нем. И все же как патетично звучат эти слова, когда ты знаешь, что следующего раза не будет! И как от этого осознания он всматривался в лица других людей со все большим всепрощающим сочувствием. Вечно тлеющее внутри пламя, которое его всегда сопровождало в Сеуле, было вытоптано до основания. Все, что теперь оставалось у него, – это чувство свободы.

Он проскользнул меж машин, припаркованных вдоль порта, и остановился на причале, всматриваясь в чаек, реявших в небе с не меньшей сноровкой, чем заправские моряки преодолевают морские волны. Каждый день он приходил сюда, и каждый день приносил ему новые оттенки неба, возгласы птиц, мерцания света на глади Тихого океана. От обновляющейся красоты окружающего мира ныло в груди. Жалко было, что ему не было дано ее открыть для себя хоть чуточку раньше.

В Шанхай Чонхо первоначально прибыл с тремя товарищами. Один из них уже успел пристрелить японского генерала на местном вокзале, за что его замучили до смерти в тюрьме. Второй зашел в полицейский участок, кинул бомбу, спрятанную в коробке из-под еды, и был застрелен на месте, когда взрывчатка не сработала. В январе третий из товарищей – тот самый любитель тенниса – посетил военный банкет под видом повара, открыл огонь посреди зала, прокричал «Корея будет свободной! Мансе!» с крыши и потом был расстрелян несколькими десятками солдат. Тело парня насквозь изрешетили пулями. Всего этого Чонхо, разумеется, не видел. Каждый из них занимался строго отведенными ему задачами. О судьбе товарищей ему сообщали люди, читавшие о соответствующих происшествиях в китайских газетах. Чонхо попытался представить себе молодого теннисиста мертвым, но все, что приходило ему в голову, – как запыхавшийся парень радовался каждому матч-пойнту.

Теперь настал черед Чонхо.

Ему поручили убить генерал-губернатора, который должен был заехать в Харбин – город в полутора тысячах километров к северу от Шанхая. Чиновник совершал поездки по Маньчжоу-Го – марионеточному государству, в котором формально заправлял последний император Китая. Фактически это была японская колония. Однако поглощение столь огромной территории оказалось занятием весьма непростым. Местные ханьцы и маньчжуры организовали партизанское движение в Харбине. К тому же на этот регион не одно десятилетие претендовали корейцы.