Дни становились все длиннее, а Чхольсу из ярко-красного стал светло-бежевым. У этого малыша был прекрасный характер. Вместе мы сидели в бухте, куда не проникали ни брызги, ни ветер, ни солнце. Ныряльщицы периодически возвращались, чтобы опустошить сумки, полные морских ушек, и перекусить чем-то перед следующим заплывом. У них все было жестко регламентировано, и каждая могла нырять только в строго отведенной ей зоне. Мама Чхольсу выходила только в неглубокие воды прямо у берега. По возвращении ее ноша обычно была гораздо легче, чем у остальных.
Как-то ночью я все никак не могла заснуть. Мешали грохочущие волны. Как только начало светать, я отправилась на прогулку. Солнце еще не показалось из-за моря. Окружающий мир сиял всеми оттенками оранжевого и розового.
Ноги привели меня к утесу. Там, посреди трепещущей свежей травы, стояла пара диких гнедых лошадей. Животные с поразительным спокойствием долго взирали на меня.
– Пошли. Если уж ты хочешь нырять, то я тебе покажу, как мы это делаем, – заявила ныряльщица, кидая мне пару штанов для ныряния и белую льняную рубаху.
– А как же Чхольсу?
– Ничего с ним не случится. Я его только что покормила. Тем более что мы ненадолго.
Я быстро переоделась и нацепила круглые очки для плавания себе на голову. Сумку, нож и буек ныряльщица мне не дала, потому что до ныряния и вылова морских ушек мне предстояло учиться еще не один месяц.
Вода оказалась гораздо теплее, чем я думала. В тот день я просто училась держаться на поверхности без погружения. Часами я лежала в неглубокой бирюзовой воде, давая волнам качать мне взад и вперед, ровно так, как я баюкала Чхольсу.
Я наконец-то добилась хоть немного уважения у жителей нашей деревушки, когда приобрела у мэра окрестного городка черно-белый телевизор. Ни у кого в деревне никогда не бывало в собственности такого аппарата. Так что практически каждый вечер ко мне наведывались гости послушать новости. Пускай им практически ничего не было понятно из слов ведущих. Временами телевизор выдавал помехи, и мне приходилось колотить по нему, чтобы он снова начинал работать. Даже это моим односельчанам нравилось. Женщины стали называть меня «бабулей из Сеула».
После нескольких месяцев барахтанья и неуверенных заплывов по-собачьи мне наконец-то было дозволено задержать дыхание и нырнуть на дно. Глубина в том месте была чуть выше моего роста, но меня все равно охватила паника, и я вернулась на поверхность, кашляя и глотая воздух. Ныряльщица протянула мне руку, чтобы я немного передохнула и восстановила дыхание. Я снова отметила, что ее рука покрыта синяками. И, казалось, что они день ото дня увеличиваются.
– Ничего страшного, – сказала она, прежде чем я успела задать вопрос.
– Бросай его и перебирайся ко мне, – предложила я.
– Тетушка, он вам за это камня на камне не оставит в вашем доме, а потом утащит меня за волосы, – проговорила она.
После некоторой тренировки я начала собирать морских ежей и устриц поближе к берегу. В бухту к другим женщинам на отдых я не заходила. Предпочитала оставаться в море и просто качаться на волнах. В воде ощущалось, как все те персоны, которыми я когда-то была, идут ко дну. Я уже не чувствовала себя той женщиной, у которой в сердце было столько боли и сожалений.
Как-то ночью телеведущий с мрачным видом заявил, что последний тигр, пойманный в условиях дикой природы, умер в зоопарке
Как-то я проснулась под звуки мяуканья из-за входной двери. На крыльце обнаружился Чхольсу в корзинке. Его мать куда-то пропала. Ни в деревне, ни в бухте, ни на море я ее не нашла. К середине дня о произошедшем прознали все. Ныряльщица сбежала на континент, бросив малыша у меня. Супруг девушки – краснолицый рыбак, владелец собственной лодки – заплетающейся походкой скоро заявился ко мне в гости. От него разило алкоголем.
– Где эта сучка?! Переломаю ей все кости в этот раз. И где мой сын?
– Ныряльщицы с нами больше нет. Где она – мне неизвестно. Но, по всей видимости, она вверила мне заботу о Чхольсу, – проговорила я как можно более спокойно.
– Ты слышишь меня, бабка? Гони сына обратно! – выдавил рыбак через плотно сжатые зубы.
– Я тебе в матери гожусь. Придержи язык, – парировала я. – Что ты вообще смыслишь в воспитании детей? Если хочешь уморить голодом собственное дитя – забирай его. По тупости и упрямству лишишь жизни невинного малыша. Мать уму-разуму ты уже научил. – Я вышла и вернулась с Чхольсу в одних пеленках.
– Вот он. Если знаешь, как его кормить и одевать, – забирай. – Только мужчина наклонился вперед, как малыш громко заплакал. Отца передернуло. Я с легкостью представила себе, как он бил жену каждый раз, когда ей не удавалось быстро успокоить ребенка.