Звери на улице

И вот, в то самое время, когда наши вышибали первые двери, немецкие офицеры внесли в зал тяжелораненого эсэсовского полковника. Чуть приподнявшись, он по всей форме отдал честь нашему командиру и передал ему тяжёлый позолоченный футляр. Внутри на бархате блестели два ряда ключей.

Этот полковник, видимо, понимал, что он умирает, игра проиграна и нечего дальше сопротивляться.

Наш командир спросил полковника:

«А в комнатах засада есть?»

«Есть», — сказал полковник.

Всё-таки с ключами дело пошло лучше. Теперь наши отпирали массивные двери, швыряли гранаты, прочёсывали очередью из автомата и входили из комнаты в комнату.

В горячке боя никто не запомнил, куда потом делись эти ключи. Кое-кто из солдат видел потом самый большой ключ от входа в рейхстаг у сына полка, двенадцатилетнего Миши. Мальчик носился по залам рейхстага, и, когда его спрашивали, откуда этот большой ключ, он смеялся и говорил:

«Это я у Гитлера отобрал».

Так и пропали эти ключи. Только один ключ № 54 через семнадцать лет попал в музей…

Все молчали, захваченные рассказом Якова Павловича. И все, должно быть, думали об этом единственном ключе, который сохранился.

— А остальные? — спросила Ася Сергеевна.

Федотов развёл руками:

— Лежат, должно быть, у кого-то как память. Хорошо бы их разыскать и сдать в музей. Но розыски — дело долгое, и не всегда бывает удача.

Он так сказал, а Слава подумал о своём Мишке. Найдёт ли он его? Будет ли у него удача?

Красный флаг

Из рассказа Якова Павловича Славе ещё запомнилось, что одним из первых флагов, которые водрузили на рейхстаге, была просто красная наволочка от подушки, что в День Победы в Берлине цвела сирень; что наши парламентёры шли по тёмному тоннелю метро, освещая белый флаг карманным фонариком. Вместе с этими парламентёрами шёл переводчик, который всё время повторял по-немецки и по-русски:

«Русским и немецким солдатам не стрелять — идут парламентёры».

И всё-таки в одном месте немцы дали очередь из автомата, но, к счастью, наши успели пригнуться и остались невредимы. А потом, сдаваясь, немецкие солдаты спрашивали: «Нас не расстреляют?» Многих из немцев, обезоружив, просто отпустили по домам. А у наших походных кухонь уже толпились немецкие ребятишки, и наши бойцы, не жалея, накладывали им в консервные банки, в миски и в котелки жирную солдатскую кашу…

Поезд с туристами подходил к городу высоких домов и больших заводских корпусов.

— Пора выходить, — сказал Яков Павлович.

Когда туристы сходили на перрон, Слава взялся за руку Якова Павловича. Ему ещё чудились залпы пушек и взрывы гранат, бои на улицах Берлина. Да, он крепко прижимался к рукаву Федотова.

В Берлине

Слава думал, что в тот же день он с Яковом Павловичем отправится искать Мишку. Может быть, только на минуту они заедут в гостиницу — оставят вещи, и в поход…

Не всё получается, как думается.

Только ступили они на перрон, как к Федотову бросились какие-то люди, схватили обе его руки и стали их трясти и пожимать. И если было бы у него двадцать рук, их тоже разобрали бы все до одной.

И получилось так, что Слава сразу же выпустил руку Якова Павловича, а тот оказался как бы в окружении.

Да, всё было совсем не так, как думал и предполагал Слава. Федотова встречали берлинцы — только потом Слава узнал, что это были за люди, — и его сразу же с вокзала увезли.

Славе запомнился один молодой немец, которого он как бы про себя назвал «Дядя Степа». Да, его жёлтые волосы непокрытой головы возвышались над толпой, в которой утонул Яков Павлович. Высоченный берлинец (Слава ещё подумал, что, наверно, он баскетболист), нагнувшись, раздвигал руками плечи и головы своих товарищей, как видно для того, чтобы они совсем не сдавили Федотова. Из тесного кольца людей Яков Павлович смог только помахать букетом и крикнуть Славе:

— Сегодня сам справишься?

— Справлюсь!..

— Мы за ним присмотрим!.. — крикнула вслед Якову Павловичу одна из попутчиц, тётя Сима, тоже очень высокая. И вся седая-седая. Фронтовичка. Санинструктором в войну была. Но она о себе не рассказывала. О том, что тётя Сима воевала, Слава узнал от других туристов. А сама тётя Сима о себе ничего не говорила.

Слава не знал, была ли она раньше знакома с Федотовым. Ведь он фронтовик и она фронтовичка. Слава потом как-то даже спросил Якова Павловича об этом. А тот сказал: «Фронт, брат, большой был. Не все там друг с дружкой виделись».

В тот раз на вокзале Славе стало чуть страшновато оттого, что он остался без Якова Павловича, и в то же время радостно, что вот он за границей и вроде бы самостоятельно. Вот бы мама узнала об этом, а то всё ахи да охи, будто сын у неё совсем маленький.

В автобусе по дороге в гостиницу туристы иногда спрашивали:

— Ну как, Слава?

— А что — как? — отвечал Слава. — Нормально.

Странные попадаются люди. Один дядька даже сказал: «Ну, Славка у нас молодцом, совсем самостоятельный». Как будто Слава был из детского садика.