Зверинец Джемрака

— Заткнись!

Дэн издал долгий гортанный стон. Он закрыл мне ухо рукой, как заслонкой, чтобы защитить от шума. Под вторым ухом располагался его живот, он то поднимался, то опускался, издавая странное потрескивание.

— Не могу так больше, — прошептал я, — не хочу умирать.

— Не обращай внимания, спи.

Мне приснился пир — столы во сне ломились от еды. Проснулся я с полным ртом слюны. Дэн лежал, откинув голову, и разговаривал с небом, обратив к нему обветренное лицо. «Ну-ну, — рассуждал он нараспев низким голосом, — "…раны мои болят в ночи и не заживают…". И точно ведь, ей-богу». Распухший серый язык, словно гигантский клещ, безуспешно пытался зацепиться за губу. «Дышу, следовательно, существую. Мысли уже ни при чем». Он с задумчивым видом высосал немного крови из ранки на руке. Перехватив мой взгляд, Дэн изобразил бледную улыбку. Брови у него разрослись и совсем надвинулись на глаза.

— Помнишь, ты говорил: «Не волнуйтесь, бывал я в переделках и похуже»? — напомнил я. — Теперь-то уже так не скажешь. Правда? Хуже, чем сейчас, еще ни разу не было?

Дэн на мгновение задумался:

— Да. Пожалуй, ты прав. Но все равно не волнуйся.

Даг сидел, опершись на планширь, и что-то бубнил на своем языке. Непрерывное бормотание время от времени прерывал гортанный вопль, словно мальчишка подзывал к себе собаку.

— Вы только посмотрите, что творится! — Саймон теперь почти не разговаривал, и сейчас его голос зазвучал резко и хрипло. — О нет! — Он отодвинулся подальше.

Капитан прополоскал и отжал грязную тряпку.

— Недолго осталось, — прошептал он.

— Что это?

У Дага выступил кровавый пот. На обтянутом обгоревшей кожей скуластом лице и на распухшей шее появились мелкие розоватые капельки.

— Держи, Саймон.

Капитан передал Саймону тряпку, и тот обтер Дагу лицо. На тряпке остались кровавые пятна.

— Дайте ему попить, — распорядился капитан, — хоть губы смочите.

Даг широко раскрыл голубые глаза.

— Господи! — закричал Габриэль. — Господи! Он знает! Он знает!

— Тсс!

Дагу спрыснули водой губы, попытались разжать челюсти, чтобы залить немного жидкости в рот. Язык вывалился наружу.

— Мама, — прохрипел он, — мама…

Затем последовал поток непонятных слов, на коже вновь выступил розовый пот, а в глазах появилось страшное понимание.

— Все хорошо, — успокаивал его Саймон, обтирая тряпкой, — скоро будет легче.

Но Даг уже знал и схватил Саймона за запястье.

— Все хорошо, а теперь приляг.

День смерти Дага я запомнил отчетливо. Тяжелый был день. Даг отказывался лежать спокойно. Постоянно то садился, то ложился, то снова вскакивал, как чертик из табакерки. Голос у него то пропадал, то прорезался снова; он то замолкал на час — все начинали думать, что конец уже наступил, — но нет, неожиданно снова раздавалось пугающее прерывистое дыхание. Даг продолжал отчаянно цепляться за этот мир. Скип тоже растерял остатки разума, причитал и скулил, как большой глупый ребенок, временами начинал кричать про какое-то существо, которое будто бы разгуливало по воде рядом с лодкой, — у него якобы были козлиные копыта, а еще оно было похоже одновременно на человека и на рыбу. Скип утверждал, что оно скалится и преследует нас. Если честно, мы все были безумны, каждый по-своему. Мы сидели в своих шлюпках, совершенно беспомощные, а вокруг по-прежнему мерцало море, подобное вечности. И ни одного корабля, ни острова, ни скалы, ни даже птицы, ни одной-единственной. К вечеру голос Дага начал звучать как-то странно. Мы и прежде не могли понять, что он бормочет, но то был хотя бы человеческий голос; теперь же он изменился и превратился в утробный рев Минотавра. Даг ревел, точно бык, которого ведут на заклание. Потом он обделался. То, что случилось дальше, было настолько ужасно, что навсегда отпечаталось в моем сознании. Даг перегнулся через планширь. Саймон только что обтер ему лицо. Глаза умирающего были широко открыты, он всматривался в окружающее пространство с таким сосредоточенным интересом, словно никогда прежде его не видел. В следующую секунду кровь хлынула у него из носа, затем, еще сильнее, из глаз, изо рта, из ушей. Как будто вся кровь вдруг решила вылиться через эти отверстия.

Голова его упала на грудь, и он умер.

То ли из-за обилия крови, то ли по какой-то другой причине, но эта смерть растревожила меня больше, чем все остальные. Я даже не могу описать свой ужас словами. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами, словно демон из самого страшного ночного кошмара. Я надавил ладонями себе на глазные яблоки с такой силой, что меня затошнило. Плакать хотелось до жжения в глазах, но слез не было. Нечем было плакать. Кости терлись друг о друга, о доски днища. Ладонь Тима все еще оставалась в моей руке, но на что были теперь похожи эти руки — тонкие коричневые палочки с перепонками. Мелкие мышцы на ладонях пульсировали, сводимые судорогами.

— Давайте попробуем это пережить, — сказал капитан. — Мы знаем, то, что мы делаем…

— Так нечестно, — заявил Саймон. — Делать это все время приходится нам. И только потому, что все всегда умирают в нашей шлюпке. Пусть для разнообразия попробует один из них.