Зверюшки

Н. напряженно вслушивался в тишину. За дверью часто раздавались шаги, но все они проходили мимо. Временами издалека доносились крики. Один раз кто-то заорал прямо за дверью, а затем вопль заглох и послышались глухие, чавкающие удары.

Наконец, дверь снова загремела, и Н. привстал, ожидая, что про него все-таки вспомнили. Но тут же шлепнулся обратно на нары - в сопровождении смотрителя вошла женщина, в которой Н. немедленно признал соседку Алины, ту, что смотрела телевизор. Она была одета в халат, претендующий на название белого, на самом же деле неимоверно грязный. Женщина несла котелок, в котором плескалась какая-то жидкость. Все обитатели камеры немедленно послезали с нар и жадно столпились вокруг котелка, отпихивая друг друга. Тетка дала по шее кому-то самому нетерпеливому и раздала обгрызенные деревянные ложки, которыми местные жители стали торопливо хлебать из котелка, толкаясь и то и дело проливая жидкость на пол и друг на друга. Н. застыл в оцепенении, сжимая в руке протянутое ему грязное орудие производства, тем более что зрелище людей, окровавленных, оборванных, изувеченных, которые столпились, как свиньи у корыта, и хлебали вонючую баланду, напрочь отбивало аппетит. Он зажмурил глаза.

Котелок был опустошен, едва лишь захлопнулась дверь камеры. Раздатчица вернулась за ним и за ложками через полчаса. Все это время Н. просидел на нарах, едва решаясь открыть глаза.

- Ложки давайте! - громко сказала женщина своим сварливым голосом, прибавив ещё несколько нелестных эпитетов в адрес обитателей камеры. Одна, две, три... а где ещё одна?! Ты что, совсем оглох, что ли - давай ложку, кому говорят!

Открыв глаза, Н. понял, что обращаются именно к нему, и что он все ещё машинально сжимает ложку в кулаке. Шагнув к нему, женщина вырвала ложку из его руки и, продолжая ругаться, сделала было движение, чтобы отвесить ему затрещину, но сопровождавший раздатчицу смотритель неожиданно схватил её за руку.

- Ша, Матильда! - приказал он. - Без рук! Этого ублюдка не смей трогать.

- Да что он, принц какой, что ли? - опешив, изумилась Матильда.

- Не твое дело. Так начальство приказало, и заткни хлебало.

"Идиотизм! - твердил Н. сам себе. - Откуда она может знать, что с Алиной!" Тем не менее он набрался решимости раскрыть рот и спросить:

- Вы меня не узнаете?

Баба даже не удостоила его членораздельным ответом, только выругалась трехэтажно, забрала ложки и котелок и удалилась.

После обеда, а может быть, ужина - Н. абсолютно не представлял себе, какое время суток, - обитатели камеры снова расползлись по нарам. Н. тоже лег, уткнув лицо в руки и пытаясь унять резь в пустом желудке. Он пытался найти убежище во сне, но сон не шел к нему. Лежа с закрытыми глазами, он слышал стоны, вздохи, скрип нар, неразборчивое бормотание, ощущал запахи душной сырости, гноя, засохшей крови, мочи и преющей одежды. Иногда его уши улавливали какие-то отдаленные крики, заглушенные толстыми стенами. Но расстояние настолько ослабляло их, что Н. не был уверен, действительно ли он их слышит, или ему только мерещится. Н. очень занимала проблема - что нужно сделать, чтобы избежать окружающего кошмара: заснуть или, наоборот, проснуться? Находясь в мучительной полудреме, то проваливаясь в забытье, то вновь выплывая из него, он вдруг понял, что всю жизнь провел в тюрьме, и только сейчас у него раскрылись глаза.

6.

- ...Ибо милость Его означала скорую опалу; Он возвышал, чтобы заслуживший Его гнев потом дольше летел в пропасть, в которую столкнула его суровая рука Благодетеля Нации.

Никто не сомневался в том, что Его жертвы действительно заслужили то суровое наказание, которому подвергал их Благодетель. И что с того, что жертвы эти множились со дня на день? Никто и не смел усомниться в справедливости Благодетеля и верности избранного им пути.

Страшен был гнев Благодетеля, и внезапным - суровое наказание, обрушивающееся подобно степной грозе на несчастного, заслужившего Его неудовольствие.

От Его взора не мог укрыться ни один уголок страны, и ни один подданный державы не мог быть уверен, что за ним - что бы он ни делал и где бы ни находился - не наблюдает сейчас, сию минуту, недремлющее око Благодетеля Нации. И ничье высокое или низкое положение не могло смягчить заслуженного наказания. Благодетель Нации не знал, что такое снисхождение, ибо для достижения тех высоких целей, к которым Он уверенно вел свой избранный народ, нельзя было прощать ни одного проступка Его подданных. А те, будучи людьми неразумными и не понимающими, что необходимо для их блага, очень часто оступались и нарушали суровые предписания Благодетеля, и тогда карающий меч Его правосудия разил без пощады.

Никто не мог быть уверен в том, что своими проступками не заслужил в чем-то неудовольствия Благодетеля. И горе таким несчастным, когда они неожиданно оказывались лицом к лицу с Его гневом. Возмездие настигало внезапно, чтобы наказуемый и помыслить не мог о спасении и не успел бы запереть в крепкий панцирь своей порочности душу, которая представала, нагая и трепещущая, пред грозным правосудием Благодетеля.