Зверюшки

- К этому рассказу явно не может быть никакого доверия, и вот почему: если, как говорит рассказчик, Благодетелю действительно было достаточно одного взгляда, чтобы определить степень виновности человека, то с таким же успехом он мог бросить этот взгляд и во время пира. Вовсе не обязательно было свою жертву приводить ещё раз на допрос. Кроме того, из услышанного нами рассказа следует, что Благодетель по крайней мере некоторых вещей не умел делать в совершенстве: а именно, выглядеть простым человеком, таким же, как и все, или по крайней мере внушить окружающим вести себя так, как если бы они были равны ему.

Вновь раздался голос рассказчика; если раньше создавалось впечатление, что его устами вещает кто-то другой, то сейчас он явно говорил от своего лица и не без горячности.

- Ваше замечание бессмысленно. Вся процедура с переселением обреченного семейства в новую квартиру и пиром и последующий внезапный арест должны были привести подозреваемых в такое состояние, в котором вся их душа отражалась в их глазах. Что касается искусства внушения, то Благодетель, безусловно, мог внушить кому угодно все что угодно, но ему было надо, чтобы человек действовал сам, по своей воле, а не в соответствии с его внушением, как заведенный автомат!

Его оппонент возразил:

- Значит, Благодетель не умел в совершенстве читать по глазам душу человека, если для этого ещё требовались дополнительные процедуры. И вообще, разве Благодетель хотел, чтобы кто-нибудь был с ним на равных, если, как говорится в этом рассказе, одно движение бровей всех ставило на место?

- Дело совсем в другом, - ответил рассказчик. - Благодетель, во всем своем совершенстве, видел, что все попытки держаться с ним на равных искусственны и ненатуральны. Естественно, у него не было никакого желания играть в этот спектакль дальше. Ему нужно было, чтобы с ним действительно держались на равных, а не делали вид. А то, что это именно так, следует из того, что тот, кто пытался изображать равенство с Благодетелем, при первом, даже воображаемом признаке недовольства со стороны последнего, немедленно прекращал этот фарс.

- А по мне, кончайте вы эти споры вокруг того, чего, скорее всего, никогда и не было, - раздался новый голос. - Нет никого, кто бы присутствовал на этих пиршествах - если они действительно когда-либо были, что крайне сомнительно - а значит, достоверность всех этих рассказов равна нулю, и никто не может подтвердить их.

Лязг железной двери вырвал Н. из состояния полусонного оцепенения, в котором он находился с того момента, когда рухнули его надежды на скорое освобождение и получение вестей об Алине. На этот раз вместе со смотрителем в камеру вошел человек в форме с голубыми погонами, каких Н. раньше никогда не видел, и с автоматом.

- Н. здесь есть? - звонко выкрикнул он, проникая орлиным взором в дали, скрытые для обитателей камеры.

- Это я, - пошевелился Н.

- Ну наконец-то! - обрадованно воскликнул офицер. - Куда ж это вы запропастились? Который день вас найти не можем! У, падла! - вдруг напустился он на надзирателя. - Документы он перепутал, вредитель! Ты про Комиссию не забывай! - и поднес к его носу кулак. Надзиратель, хоть и был выше офицера на голову, беспомощно отступал, прижимаясь к дверному косяку. - Вставайте, - вновь обратился офицер к Н. - Пошли!

Н. направился к двери, чувствуя, что ботинки без шнурков на каждом шагу сваливаются с ног.

- Руки за спину! - приказал офицер.

Н. попробовал это сделать, но его левая рука плохо двигалась и при попытке завести её назад отзывалась резкой болью. Поэтому Н. не выполнил приказ до конца, но как ни странно, конвоир не стал придираться. Он шел сзади, иногда командуя: "направо", "налево", и Н. спиной все время чувствовал направленное на него дуло автомата. Их путь пролегал по мрачным темным коридорам. В отличие от камеры, потолки здесь были очень низкими, приходилось нагибаться, чтобы не оцарапать макушку о шершавый бетон, покрытый толстыми напластованиями грязи. Под потолком, а иногда и по стенам, тянулись все те же бесконечные трубы, кое-где ощутимо протекавшие: мерно падали капли или бежали струйки воды. Нос Н. различал неотчетливое, но вполне явное зловоние, как будто здесь недавно кого-то тошнило, и вонь ещё не успела выветриться.