«Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!

Две «тридцатьчетверки» выскочили из укрытия и ударили одновременно. В перелеске ухнул сдвоенный взрыв, взлетело облако земли, дыма, мелких и крупных веток. Через минуту, сменив место, они снова выпустили по снаряду, затем сделали еще один рывок.

Т-4 ответил единственным выстрелом (снаряд с воем прошел в метре от «тридцатьчетверки») и начал спешно отходить в сторону деревни. Танкисты сработали неплохо, вложили свои фугасы рядом с Т-4, заставив его уйти. Но и немец, хорошо разглядев накануне новую русскую самоходку, уходил чащей, не торопясь подставляться под гаубичный калибр.

– Уйдет, – шептал наводчик Серов.

– Тимофей, доверни машину правее, – скомандовал Чистяков, сидевший за прицелом.

В лесу продолжали трещать деревья, изредка мелькало что-то темное. Сейчас будет прогалина. Ее ты никак не минуешь. Но фрицы хотели жить и на прогалину не пошли. Слышно было, как ревел двигатель, разворачивая утяжеленную броневыми плитами машину. Она упорно двигалась лесом, ломая древесные стволы. Затем на пути встали слишком толстые деревья, и вражеский танк был вынужден выскочить на открытое место.

Ему бы побольше скорости, этому модифицированному Т-4, который нередко принимали за «Тигр» из-за длинноствольной пушки с набалдашником. Но больше тридцати километров по кочкам он выжать не мог, а расстояние в четыреста метров позволило Чистякову, бывшему артиллеристу-гаубичнику, взять верный прицел.

Фугасный снаряд взорвался рядом с правой гусеницей. Выбило заднее колесо, согнуло, разломив толстый броневой лист, защищавший борт. Т-4 все же выполз из-под оседающей завесы дыма и земляного крошева, но искореженная гусеница мгновенно погасила ход, расстелившись смятой лентой.

Экипаж, видно, крепко встряхнуло, башня начала свой разворот с опозданием. Заряжающий Вася Манихин, сопя, загнал в казенник новый заряд. Одна из «тридцатьчетверок», желая доказать свое участие в уничтожении вражеского танка, ударила тоже, пробив отверстие в броневой плите.

Плоская массивная башня продолжала разворачивать длинноствольную пушку, но младший лейтенант Чистяков не желал делиться победой ни с кем. Второй фугас врезался в верхнюю часть броневого экрана, состоящего из трех плит, и взорвался у основания башни, сорвав ее с погона.

Броневой экран от сильного удара развалился на три части, центральную плиту разорвало и согнуло, а из широкой щели под башней выбился скрученный жгут пламени. Танк разгорался быстро, с треском, как поленница дров. Затем сдетонировал боезапас, сбросив башню на землю. Кажется, вылезти из горящего танка никто не успел.

«Тридцатьчетверки», следуя за своим командиром, перемахнули через речку в том месте, где старший сержант нашел мелкое место. СУ-152 шла следом, снаряд уже был в стволе.

– Как мы его! – старался перекричать рев шестисотсильного двигателя Вася Манихин.

– Вдрызг! – орал в ответ Коля Серов.

Механик-водитель никаких эмоций не выразил. Ну, раздолбали вражеский танк, что теперь из штанов выпрыгивать? Его больше волновала атака на укрепленную деревню и та минута, когда навстречу полетят снаряды. Дважды горев в таких атаках, успевая кое-как выбраться из разбитых машин, он снова чувствовал себя неуютно.

Вначале шли кустарником, затем путь перегородил довольно густой подлесок. Пришлось выйти на проселочную, хорошо укатанную дорогу. Справа остался горящий Т-4, скорее груда искореженного металла и лежавшая рядом башня. Из-под нее торчали ноги в дымящихся от жара ботинках. Все пятеро из экипажа накрылись, – понял Тимофей Лученок. Радости от горящих вражеских обломков он не испытывал, не раз видел и наши сапоги, торчавшие из-под башен танков.

«Тридцатьчетверки» шли на скорости полста километров, самоходка отставала. Впрочем, ей и по правилам полагалось идти позади, выдвигаясь для поражения сложных целей и укреплений. Десятка четыре десантников густо облепили танки, прижимаясь плотнее к броне.

Чистяков напряженно ждал первого выстрела, а может, сразу двух или трех. Самые поганые минуты. Возможно, какая-то из машин вспыхнет и будет гореть так же, как немецкий Т-4. До деревни оставалось метров семьсот. Танкисты, тоже нервничая, невольно прижимались к телеграфным столбам и редкому кустарнику с правой стороны.

На окраине застучал пулемет, а на дороге начали рваться мины. Десантники, как по команде, спрыгнули на ходу. Кое-кто, не удержав равновесия, катился по земле. Значит, началось. Отсекают пехоту, а сейчас ударят «гадюки». Местонахождение одной из них Чистяков и остальные командиры машин знали, но вряд ли видели ее с дороги.

Самоходка шла в облаке пыли, и механика Лученка это устраивало. Младший лейтенант собрался было дать команду свернуть на межу, откуда было бы лучше видно, но именно в этот момент ударили две пушки. «Тридцатьчетверки», словно пришпоренные, увеличили ход, выписывая зигзаги.

Точность стрельбы, почти незаметных в траве 75-миллиметровых «гадюк», высокая. Уйти из-под их снарядов тяжело. Пока выручали расстояние и поднятая пыль. Главное, не снижать скорость и глушить немецкие расчеты непрерывным огнем. Все пять танков вели беглую стрельбу. Трассирующий снаряд, пробивая завесу пыли, прошел рядом с самоходкой, хотя целились наверняка в головные танки.

Пять машин Сенченко разделились. Две свернули влево, заходя во фланг, три других молодецки неслись вперед. Расстояние стремительно сокращалось. «Тридцатьчетверки» выходили на самый опасный участок, где их уже не защищала пыль, а стрельба танковых пушек помогала слабо – на ходу нормально не прицелишься.

Одной из «тридцатьчетверок» раскаленный шар закатил в башню, но, не пробив толстую орудийную подушку, ушел рикошетом вверх, разломившись на несколько частей. Это была обычная бронебойная болванка, значит, не так много у немцев смертельно опасных кумулятивных зарядов.

– Тимофей, выходи на межу! – дал команду Чистяков…

Лученок подчинился, хоть и не слишком торопясь. Теперь машина шла между дорогой и пшеничным полем. Пыль не заслоняла видимости. Танк, идущий ближе к самоходке, дернулся. Стал бестолково забирать вправо, словно бычок, которого ударили обухом в лоб.

Когда установка поравнялась с ним, «тридцатьчетверка» уже дымила. Из открытого переднего люка пытался вылезти контуженый механик. Чистяков не мог останавливать машину, превращая ее в неподвижную мишень. Вперед, только вперед. Невольно оглянувшись, успел заметить, как язык пламени вырвался изнутри, сжигая человека заживо. Рот водителя был широко открыт, он кричал от боли, но слышно ничего не было. Все заглушал рев двигателя и лязганье гусениц.

Через десяток метров Саня разглядел вспышку за плетнем огорода. Кажется, это была та самая пушка, которую он увидел с левого берега в бинокль.

– Дорожка! – крикнул Чистяков.

Лученок мгновенно остановился, орудие оглушительно ахнуло, и машина снова рванула вперед. Разнесенный в мелкие клочья плетень и столб клубящегося дыма заслонили орудийную позицию. Попали или нет – непонятно. Манихин уже выбросил в люк стреляную гильзу и снова зарядил орудие.

«Тридцатьчетверки» с фланга продолжали вести беглый огонь. Сенченко стрелял реже, делая остановки. Все заволокло дымом и оседающей завесой поднятой в воздух земли. Самоходка проскочила сквозь завесу. Навстречу разворачивала ствол еще одна «гадюка», почти целиком закопанная в землю.

– Стой! – заревел Саня.

Допустить выстрела в лоб с расстояния ста шагов он не мог – всему экипажу верная гибель. И также не имел права промахнуться. Расторопный наводчик Коля Серов уже опускал ствол, немецкие артиллеристы заканчивали разворот, готовясь врезать кумулятивным или подкалиберным зарядом. И тот, и другой прошибут семьдесят пять миллиметров брони и мгновенно подожгут машину.

Чистяков так и не запомнил, поймал ли он «гадюку» в прицел или нажал на спуск раньше, угадав верный момент. Снаряд ударил с перелетом, взорвавшись в конце капонира. Но этого хватило, чтобы накрыть столбом пламени и земли расчет, вырвать одну из станин и подбросить пушку метра на полтора, опрокинув набок.