Звезда Аделаида - 2

Ремус только и успевал между полнолуниями наращивать ткани на обгрызанных костях рук и ног да и то, не до краёв, питаясь против воли в три горла под недоумевающие взгляды одних профессоров и понимаюшие - других. Доходило даже до дополнительных порций белковой пищи - мяса, риса, бобов, морепродуктов, доставляемых верными домашними эльфами в личные комнаты Люпина. Надо же было хотя бы для виду вроде, как нормально ходить, преподавать, писать. А для всего этого элементарно нужны были мышцы, мясо на костях.

Ремус даже достал от одного из магглорождённых учеников старенький тренажёр-велосипед, под знаком того, что скоро… Да неважно, что наврал профессор Люпин Ставросу Пангилианосу, иммигранту из Греции, которому этот тренажёр, по его словам, «все яйца, извините, профессор Люпин, сэр, но это чистая правда, стёр, а родители пристают, мол, крути педали, ты такой хилый.». Мальчик - третьекурсник и впрямь был хиловатым для достаточно кряжистых греков, но Рем не чувствовал никаких угрызений совести, отнимая у ребёнка «игрушку» - ему, Ремусу, она была нужна… на данном этапе сильнее.

Зверь в Люпине проснулся на этот раз до трансформации, и профессор - полузверь ещё в человеческом обличии воспевал тягучей, томной, одному ему понятной песнью свою далёкую, недоступную, прекрасную, единственную во всём мире возлюбленную - Полную Луну, взошедшую так высоко в этом январе, что её хорошо было видно с пятого этажа, на котором обитал человек-волк, подальше от учащихся. На всякий случай, Ремус даже не стал переезжать в директорские апартаменты, находившиеся на треьем уровне.

Год сменил год, уже прошло очередное Рождество, а профессор, вернее сказать, господин Директор, мучался от ликантропии без нормального зелья, сваренного дружищем Северусом, пропавшим ещё в конце мая прошлого года. Это сколько же полнолуний с тех пор миновало - лучше не считать, не то взвоешь от тоски! Сколько пришлось маяться бедному вервольфу - лучше не знать, хотя… кому интересно, могут и сосчитать.

Луна услышала жуткие звуки страстного, на самом деле исполненного любви к ней одной - Полной Луне, зова и приостановилась. Но сердце, её любящее сердце готово было выпрыгнуть из горла на подставленные из жалости ладони, чтобы не разбилось о плиты пола - оно ещё пригодится. Именно там сейчас колотилось оно от смеси вполне человеческого страха, любви и жалости - этой трояды - к несчастному, но столь сильно любимому… человеку.

Человеку, просто больному страшной, неведомой, отчего все волшебники и даже магглы пугаются её, неизлечимой болезнью. Но через десяток лет ненавистный зверь умрёт в любимом Ремусе, ведь жизнь волка намного короче жизни волшебника…

- Как же страшно он кричит! Ему же,наверное, сейчас нестерпимо больно, - подумала любящая, и давно, Луна.

Она открыла простой Alohomora засов на двери оставшихся пока прежними апартаментов своего любимого… господина Директора, ради которого она и стала мисс заместительницей Директора, к которой шла вся корреспонденция, предназначенная для Директора. А её делом было фильтровать и отвечать, отвечать, отвечать на ненужную переписку от лица самого профессора Люпина.

- Кто-о? - раздался сдавленный полу-стон, полу-всхлип счастливого от воспевания своей красавицы миледи, своей Дамы сердца - Полной Луны, приносящей радость, и боль одновременно, Люпина.

Он сейчас еле сдерживал себя, чтобы не броситься на вкусную человечину, хоть ещё и с человеческими зубами - он забыл, что ещё не трансформировался. Броситься сразу же, как только она появилась в поле его острого зрения и ещё более чувствительного обоняния. Жрать хотелось страшно - не всё ж себя жустрить!

А теперь пришла трансформация с уже ожидаемой страшной ломкой во всём теле от некачественного зелья. Но… она прошла на удивление быстро и даже почти безболезненно. Он, собственно, ведь и не начинал ещё трансформироваться, как вдруг жутко захотелось повыть на единственную возлюбленную - Луну. Ну и повыл… Аж стены затряслись. А Хогвартс ведь - не то, что его собственный маленький домик, пусть и с большим подвалом, всё равно затряслись валуны, из которых было построено большинство крепости, кроме ажурных поздне-средневековых башенок и моста, кое-где посыпалась извёстка, издревле, с незапамятных времён скрепляющая камни.

Но пахло от пришедшей самки человека не просто привычно - как от самого себя, человечиной, так, что хотелось уже скорее начать раздирать своё голое, обнажённое для трансформации, волчье тело. Вдруг при взгяде на девушку Люпину захотелось обнюхать её - она соблазнительно пахла чем-то, раньше никогда - слышите! - ни-ког-да не встречаемым.