Звезда Аделаида - 2

А ведь тогда, во время Войны, Сев достал своего «поклонничка» даже в его собственном имении и хорошенько разукрасил даже не Seco, а страшной Sectumsempra имени себя - изобретателя злобного. Но Люциус прибегнул к каким-то маггловским штучкам, и ни одной раны на лице не осталось. Ну, а что у него под хлопчатой рубашкой с кружевными манжетами и роскошным отложным, широким, тоже кружевным воротником a-lá dex-septième âge* и бархатным сюртуком, Люпин не знал, но догадывался. И вовсе неверно. Он представлял себе волосатую грудь и столь же волосатый толстый живот, покрытые застарелыми шрамами от магических, несводимых никаким волшебством порезов.

Обычно лорд Малфой носил, как ни странно, не свои - зелёные с серебром - цвета, а цвета Сева - синий бархат со всё тем же серебром. Прям рыцарь и его Дама, вот блядь! Хотя вот уж (почти) точно, что между Рыцарем и его Дамой ни хуя не было. Купался-то Северус прошлым летом в Устере с ним, оборотнем, а не с Малфоем.

Одежда, да только один пресловутый сюртук стоил, наверное, столько же, сколько Ремус получал за полгода. Но каково тело лорда Малфоя под всеми этими финтифлюшками, не знает никто, кроме его пассий обоих полов.

Однако, будучи в Хогвартсе, как представитель Попечительского Совета, Люциус всенепременно навещал Северуса, и тот ни разу, даже в пьяном угаре и под градом наводящих вопросов, не признался, что происходило во время этих «свиданий»…

… О, как же орал Сири, когда в него, правда, специально промахнувшись в сторону от тела, в руку, причём левую, вдруг залепили Sectumsempra, да не кто-нибудь, а Нюниус, теперь лучший друг Рема. Всё было заранее рассчитано Нюниусом с присущей ему одному на всё курсе холодной логикой - и появление четвёрки Мародёров, и в кого лучше метнуть заклинание, чтобы, во-первых, испытать его на человеке а не на слизеринских крысах и мышах, а,

во-вторых, нанести урон противнику, если оно одействует, на жертву таким образом, чтобы всё ограничилось бы несколькими Исцеляющими заклинаниями всезнайки мисс Эванс. Ну, если не обойдётся, тогда всё закончится обращением в Больничное Крыло с жалобами вроде: «Упал. Очнулся. Вот.»

О «Нюниусе» Сев с Ремом никогда не вспоминают - это табу, больно уж прозвище гадкое. А Ремус ведь тоже обзывал слизеринца Снейпа этим словом, хотя дальше словесных перепалок у них с Северусом дело никогда не доходило, не то, что у не в меру воинственных Джейми и Сири.

А Пит… Пит был первой любовью пятнадцатилетнего Рема, но Петтигрю так никогда и не узнал, что он - предмет страсти для неудовлетворённого обычным для подростков рукоблудием Ремуса. Рему тогда впервые захотелось попробовать запретный плод однополой любви, но как и любой запретный, чрезвыайно притягательный. И он представлял, как большущий член Питера входит ему в зад и… становится невыразимо хорошо, так хорошо, когда он начинает двигаться в Реме, как никогда не бывает от дрочки. Рем, разумеется, видел сей предмет вожделения - член Петтигрю - в душевой. Люпин уже тогда представлял себя, лежащего под Питом, а не самого, вовсю наяривавшего вожделенного друга - любимого. В последнем Рем боялся признаться даже самому себе, и тем отравлял свои первые вспыхнувшие сексуальные чувства, считая их нечистыми, похабными, табуированными (да, он был достаточно умным для такого сложного слова!), запрещёнными и тэ дэ и тэ пэ.

Но пальцы в зад Рем не пробовал вставлять, ведь вовсе не о собственных пальцах в заднице - эка мерзость, ковыряться в собственном говне, он мечтал о здоровенном члене Пита, таком, когда в него попадут Приапусом - заклинанием стояка, который должен снять кто-то из присутствующих в душевой, подрочив жертве. Сама же цель Приапуса по сути заклинания, по обычаю пускаемому старшекурсниками в младших, не могла снять заклинание, нужна была именно чужая рука. И Рем несмело, изредка, чтобы не привлекать внимания к своей скромной персоне заумника, книгочея и Префекта, вызывался подрочить Питу, чтобы хотя бы подержаться за вожделенный пенис. Но требовалось большое усилие воли, чтобы подавить порыв взять его в рот и отсосать, как делали старшекурсники в той же душевой, пустив Приапус и развлекнув таким своеобразным образом «молодёжь», чтобы отвлечь внимание за вознёй и беготнёй «молодёжи» от себя самих.

Самые же хитрые из старшекурсников правдами и неправдами узнавали, а, скорее, умучивали Префекта своими наездами ради пароля в ванную Префектов и забавлялись там человек по шесть-семь всю ночь напролёт.

Да, уже в то, далёкое теперь время семидесятых, и среди юных магов Дома Гриффиндор, как и других Домов, за исключением, вечным исключением Слизерина, находились «дети цветов» - исключительно полукровки, протягивавшие свою привычную каникулярную повседневность сквозь тенета строгого Хогвартса и проповедовавшие свободную любовь без каких-либо обязательств к партнёрше или партнёру - потрахались разик, понравилось - больше, и разбежались безо всяких обид. У «детей цветов», надо отметить, проповедование шло активно в массы и затрагивала даже небольшую часть чистокровных волшебников.