Звезда Авроры

– Это было так тяжело, – говорит он, качая головой. – Быть вдали от тебя, когда ты все это время должна быть с нами. Так много осталось нам с тобой сказать друг другу.

Я слышу собственный всхлип. Чувствую, как распадается моя мысленная крепость, как с нее сыплются камни. Я думала, что он исчез навсегда. Думала, что я совсем одна. Но теперь он здесь – и вся тяжесть моего горя наконец обрушивается на меня лавиной, против которой мне не выстоять. Взгляд туманится слезами, дыхание становится таким частым, что повисает внутри шлема туманом.

Шлем. Он разделяет нас, меня и его.

– Мы все связаны, – говорит мой отец, протягивая ко мне руку. – Мы – одно целое. И для полноты нам не хватает только одного. Тебя.

– Аври, – тихо говорит стоящий рядом Тайлер. – Это не твой отец.

– Но это он, – удается произнести мне. – Ты не понимаешь. Я сейчас мыслями, умом чувствую их всех. Если бы это был не он, было бы слишком просто.

А это так трудно. Потому что сейчас, посреди этой зелено-серебристо-сине-серой ментальной равнины я вижу, чувствую, как великолепное красное с золотом от Кэт превращается в грязно-коричневое, сливаясь с окружающим нас гештальтом.

Я вижу так много всего.

Отец протягивает мне руку, показывает связь, которая может стать моей. Ее блеск, ее сложность и красоту. И хотя они все – одно, все эти жизни и разумы, проглоченные этой сущностью за многие эпохи и слитые воедино, я все равно ощущаю его в этом множестве.

В целой ткани я вижу нити, принадлежавшие когда-то ему, и они все еще ему принадлежат. И в этом улье разума я могу найти элементы, которые составляют его.

Он все еще существует, я все еще могу извиниться перед ним, почувствовать, как он притянет меня к себе и засмеется. «Из-за такой ерунды столько времени ты переживала?» – скажет он.

– Цзе-Линь! – зовет он меня. – Ты нужна мне.

Кэл смотрит на меня от стены, где сидит, прислонившись к ней спиной, его лиловые глаза смотрят в мои. И хотя я уверена, он этого не знает, но золотые нити его разума тянутся ко мне, укрепляют меня, переплетаясь с моими полночно-синими.

– Я знаю, что значит терять родных, бе'шмаи.

Он исполнен бескрайнего сочувствия, но лицо его непроницаемо.

Я ощущаю боль этого воспоминания, чувствую историю, которую хочу знать.

Его потеря – моя потеря.

История эта – об утрате тех, кто еще не ушел.

– Когда мы отсюда улетим, – Кэл делает акцент на слове «когда», – то начнем искать вести о твоей сестре. О матери. О том, что с ними сталось. Может быть, остался кто-то еще из твоих родственников. Но здесь твоей семьи нет, бе'шмаи. Потому что это не твой отец.

И в этот момент тишины и неподвижности мне открывается, что он прав. Мой отец когда-то тут был, когда-то его поглотил Ра'хаам и сделал частью этого целого.

Но сейчас его здесь нет.

Все они – только эхо.

Я медленно киваю. По щекам у меня текут слезы, и я остатки силы вталкиваю в ментальные стены, отгораживаясь от прикосновения этой планеты и того, что сидит внутри нее.

Не нужен мне Ра'хаам, никогда не был нужен, и я ни за что не присоединюсь к нему.

Я – эшвар.

– Цзе-Линь! – зовет эта сущность снаружи. – Идем с нами!

– Нет! – кричу я.

– Сопротивление бессмысленно. Слейся с нами.

– Никогда!

И наконец этот вкрадчивый голос Принцепса, голос того, что было моим отцом, меняется. Он снова надевает шлем, и в его тоне я слышу сожаление и решимость, когда он произносит.

Слово.

Шепот.

– Кэт.

34. Кэт

Я – все.

Я – ничто.

Я – это я.

Я – это…

– Кэт.

Я младенец, завернутый в чистую белую пеленку, я лежу на груди у мамы, мне холодно, мне страшно, это первый голос, который я по-настоящему слышу, но это хорошо, потому что я знаю, этот кто-то меня любит.

– Кэтрин, но я ее буду звать Кэт.

Я – маленькая девочка, сегодня мой первый день в детском саду, и какой-то мальчик толкает меня в спину, я оборачиваюсь и вижу светлые волосы и улыбку с ямочками, я хватаю стул и бью его по голове, но это хорошо, потому что я знаю, однажды он меня полюбит.

– Ох, Кэт!

Мне пятнадцать лет, я сижу перед вид-экраном и вижу смерть в маминых глазах, и хотя она за шестьдесят тысяч световых лет от меня и это последний раз, когда мы с ней говорим, это хорошо, потому что я знаю, она меня любит.

– Я горжусь тобой, Кэт!

Нам по восемнадцать, перед нами стоят ряды пустых стаканов, у нас новые татуировки, мы точно знаем, к чему стремимся, и это хорошо, потому что глубоко в душе я знаю, ты меня любишь.

– Ох, Кэт…

Я лежу наутро, и хотя он ушел десять минут назад, я все еще чувствую его вкус на своих губах и его запах на своей коже, пусть все, что он говорил, чертовски разумно, но я не могу перестать плакать, потому что

он

меня

не любит.

Я вижу далеко-далеко. Я – тысяча глаз. Те, что внутри моего черепа, с которыми я родилась, плоть медленно уступает

яду,

разложению,

заражению,

спасению в моей крови.