Звезда Че Гевары. История кубинских интернационалистов

СССР, обремененный в то время колоссальной геополитической ответственностью, которую на него возлагали достигнутые с США договоренности о modus vivendi в условиях биполярного мира и политики «разрядки», занимал в вопросе о юге Африки более сдержанную позицию, чем Куба. Об этом еще в ходе «Первой ангольской войны» 3 января 1976 г. говорил Дж. Форд: «Мы работаем со многими мировыми державами, включая СССР, а также с африканскими странами и ОАЕ, чтобы помочь решить ангольскую проблему <…>. “Разрядка” – самое важное для СССР, и Ангола не выйдет на первое место в наших отношениях. “Разрядка” возьмет верх»[101]. Это же констатировал позднее и Ф. Кастро: «По правде говоря, после военной победы Куба была сторонницей того, чтобы предъявить ЮАР большие требования за ее авантюру, включая независимость Намибии. Но советское правительство, обеспокоенное возможной реакцией янки, оказало на нас сильное давление, прося о быстром выводе наших войск. Были письма, было всякое. После серьезных возражений с нашей стороны нам пришлось принять, хотя только частично, советское требование»[102].

После победы кубинцев в Анголе Вашингтону ничего не оставалось, как объявить СССР и Кубу инициаторами и вдохновителями «Первой ангольской войны» и вписать произошедшие события в общий контекст биполярного противостояния. Проиграв на поле сражения, США пытались компенсировать неудачу с помощью дипломатических маневров и пропагандистской кампании, дискредитируя своих противников на мировой арене.

Тем не менее со временем стало очевидно, что кубинцы послали свои войска в Анголу по собственной инициативе. Впоследствии это подтвердило и ЦРУ[103]. Даже Г. Киссинджер, сделавший одной из центральных тем своей дипломатической риторики разоблачение «агрессии СССР и Кубы», был вынужден признать свою ошибку. В мемуарах, изданных через много лет после его отставки, он сознался: «Мы представить себе не могли, что [Фидель Кастро. – В.Б.] действовал так провокационно и так далеко от дома иначе как под большим давлением Москвы в качестве платы за экономическую и военную помощь, предоставленную Кубе. Факты, которыми мы располагаем сегодня, свидетельствуют, что в реальности все было наоборот»[104].

Западные, в первую очередь американские, исследователи уже многие десятилетия пытаются понять причины, которые подвигли Ф. Кастро и других кубинских руководителей предпринять рискованную и затратную военную акцию на территории, удаленной от Кубы на многие тысячи километров. Подобный шаг не соотносился с жизненно важными национальными интересами Гаваны, не вписывался в контекст политического реализма. Мотивацию кубинцев в первые месяцы гражданской войны в Анголе не мог понять даже тогдашний советский лидер Л. И. Брежнев[105]. Фидель Кастро на I съезде Компартии Кубы, который проходил в декабре 1975 г., в самый разгар боев в Анголе, подчеркнул, что эта военная акция была предпринята по одной «замечательной причине – священной обязанности интернационалистов бороться против апартеида. <…> Мы не преследуем никаких материальных интересов [в Анголе. – В.Б.], и естественно, что империалисты не могут понять этого, поскольку их вдохновляют исключительно критерии шовинизма, национализма, эгоизма <…>. Мы выполняем элементарный интернациональный долг, когда помогаем народу Анголы!»[106]

Кубинское руководство, тесно связанное многолетними узами революционной солидарности с национально-освободительными движениями развивающегося мира, со всей ясностью понимало, что победа сил, возглавляемых США и ЮАР, в Анголе могла законсервировать на многие годы власть белых расистов над черным большинством юга Африки. Подобные опасения сыграли основную роль при выработке Кубой своей политической линии в этом субрегионе континента. Генри Киссинджер как опытный аналитик метко оценил выбор кубинского лидера: по его словам, Ф. Кастро «был, видимо, наиболее выдающимся революционным деятелем среди находившихся у власти в то время»[107].

Кубинская победа в Анголе с особым восторгом была воспринята в странах юга континента, боровшихся против колониальных анклавов и режима апартеида, вызвала мощный эмоциональный подъем, укрепление самосознания и чувства человеческого достоинства во всех африканских государствах. В кубинских архивах собраны копии статей местных авторов, в которых описана реакция африканского большинства на победы интернационалистов. Так, один из аналитиков писал по горячим следам событий: «В Анголе кубинские и ангольские чернокожие солдаты разгромили в боях белые войска. В расовом контексте этой войны не имеет значения, что наступление было осуществлено кубинцами или ангольцами, поскольку реальность состоит в том, что они победили, продолжают побеждать и не являются белыми; таким образом, рассыпалось то психологическое превосходство, которым обладал белый человек и которое он использовал в течение более 300 лет существования колониализма и империй. Белый элитаризм получил в Анголе смертельный удар, и белые, которые были там, это понимают»[108].