Звезда для гитариста

– Если ты убьешь отца, я убью ее, – говорит за спиной Ирина. Держит меня на прицеле, а я злюсь на себя за ошибку. Банально выпустила ее из вида.

– Если ты убьешь ее, я и тебя, сука, сломаю прямо здесь, – не унимается Игорь. Он изменился: злость заострила черты, глаза густо потемнели и стали бурыми, а губы сжались от напряжения. – Отойди от нее и положи оружие, или я оторву ему башку! Отошла, стерва!

Ирина неожиданно вздрагивает, переводит дуло в угол и вверх, а потом поднимает руки. Сдается?

– Отпусти его, пожалуйста, – говорит она дрожащими губами и опускается на колени. – Пожалуйста...

– Так ценишь своего насильника-отца? – горько смеется Гроза и, ударяя Марьяна затылком о камень, встает. – Или он с тобой шалил не так, как с остальными?

– Ты никогда не поймешь, – отвечает Ирина и вздергивает подбородок. – Он для меня что угодно сделает, а я для него. Уходите! – орет она и качает пистолетом из стороны в сторону, будто чертит на потолке полосы. – Уходите! – в ее голосе слышится истерика и отчаяние.

Игорь прикрывает меня собой.

– Зачем тебе нужен был сын? – я не могу не спросить, потому выглядываю из-за его спины.

– Я думала, что это вернет мне любовь… – Ирина подползает к Марьяну и отбрасывает пистолет нам под ноги. Я подхватываю его и держу на прицеле безумную парочку. Смотрятся они жалко, от одного вида тошнит.

– Так хотела любви, что при первой возможности сына на улицу выбросила? – язвит Игорь.

Она пожимает плечом, любовно поглаживает Марьяна по разбитому лицу.

– Времена меняются, Гроза. Все еще может поменяться. Я заслужу любовь отца, сделаю все ради этого. Идите прочь! Вам недолго осталось жить, он все равно найдет! Пошли во-о-о-он! – она будто обезумела, трясется и плачет над Егоровым, а я ликую. Мне так хорошо осознавать, что он пострадал. Ублюдок чертов! Пустить ему контрольный в голову?

Но Игорь тянет меня на улицу...

Где нас уже ждет полиция. Они просят поднять руки за голову и повернуться спиной.

Глава 70. Звезда

Игорь пытался взять вину на себя, но я выступила вперед, бросила пистолет под ноги и признала свою причастность ко всем преступлениям. Я не хочу, чтобы кто-то еще пострадал. Чтобы кто-то отвечал за меня. Хватит. Надоело бегать.

Обвинение в покушении на Егорова и убийстве некого Бергуна, скорее всего, того самого лысого в квартире, и еще нескольких мужчин звучало как-то со стороны. Потому что больше всего меня душило отчаяние Игоря. Он бросался на полицейских, кричал, что они все ответят, отбивался от мужских рук, пока его не оглушили, а мне надели наручники и попросили сесть в служебную машину.

Я покорно послушалась. Справедливости все равно нет. Я просто хочу, чтобы Игоря не трогали. Когда машина тронулась, я прижималась к стеклу и искала его высокую фигуру в толпе. И не находила. Сердце рвалось из груди, а я не могла понять почему. Почему мне так больно с ним расставаться? Люблю? Или просто привыкла?

Хлопок металлической двери выдергивает меня из мрачных раздумий. Разбитая губа саднит, кожа на кистях воспалилась от тугих наручников, но я уже со всем смирилась.

– Вероника Звездная? – замечаю, что у следователя разноцветные глаза. Один серый, второй голубой. Он садится рядом, повернув стул ко мне спинкой. Крепкие ноги, сильные руки, мужественная челюсть и ровные белые зубы.

– Да, – отвечаю и роняю голову на грудь. Сил совсем нет. После ночи в камере мне хочется рухнуть на пол и не вставать. Желательно вечность.

– Хорошо, – вдруг понижает голос мужчина. – Ты признаешь, что покушалась на Егорова Марьяна?

– Признаю. И его охранников тоже я убила.

– Сама?

– Да. Я защищалась.

– А он говорит обратное. Что вы с Игорем Грозой напали на него с дочерью на вокзале.

– Игорь не виноват, я все сама. Он просто свидетель.

– Правда? – щурится следователь и потирает заросший густой щетиной подбородок. – Да только синяки на шее у Марьяна Батьковича ты не могла оставить, малая больно выросла.

– Игорь тут не при чем! – вспыхиваю и сжимаюсь. Договариваю спокойней: – Марьян меня лапал в туалете, он… – замолкаю, натыкаясь на скептический взгляд мужчины. Говорить о насилии бессмысленно, сейчас все равно ничего не докажешь. Много лет прошло.

Стискиваю губы и отворачиваюсь. Я не удивлена, что все подкуплены. Потому больше ничего не скажу.

– Уведите, – отмахивается следователь и утыкается в бумаги.

Несколько недель, а может, мелькнул месяц, смазываются слезами и тоской, и к дню суда я понимаю, что чудес не бывает. Приходят месячные: с привычной тошнотой, рвотой и обмороками. Ни беременности, ни счастья, ни выдуманной свободы нет. И надежд тоже. Я заблудилась в своих мечтах, и теперь спать – единственное, что мне хочется. Ни есть, ни пить. Ничего не хочу.

Когда меня приходят забрать, я лежу на кушетке, уткнувшись невидимым взглядом в черную стену, и пою:

– Но мы с тобою живем на воле, и греет солнце нам ладони… Глаза откроем, любви не скроем, о жизни мы ни с кем не спорим.