В библиотеке было темно и пыльно. Огромное количество книг, хранившихся здесь, уже давно никем не читалось и только один пожиратель времени, вынужденный знакомиться со своей собственной историей, пытался найти среди всего этого беспорядка литературу, посвященную его новой должности. Тот, кто написал этот том, был уже давно мёртв, а первым и пока что единственным его преемником являлся Имлерит, окончательно запутавшийся в названиях куда более древних, чем сама Пустота.
— Я нашла, — женский голос заставил его встрепенуться и показаться из-за высокой стопки книг, которые он снял с верхней полки. — Она была внизу.
Сирона тоже казалась покрытой библиотечной пылью, её длинные платиновые волосы растрепались, она всеми силами старалась отряхнуться и пригладить непослушные пряди, протягивая ему книгу. Наверное, ей казалось, что она выглядит неподобающим образом, но для своего брата она была красивее, чем любая женщина во вселенной, пусть даже пыльная и растрепанная.
С того момента, как он осознал своё влечение к собственной сестре прошло уже больше сотни лет, и сейчас она была уже далеко не маленькой девочкой, постоянно теряющей свои учебники и ломающей когти, она была уже почти женщиной — длинноволосой, длинноногой, аккуратной и практически сформировавшейся. В его глазах она была поразительно красивой и его взгляд даже сейчас задерживался то на её изящных руках, то на тонких губах, смотреть на которые Имлериту было противопоказано.
— Спасибо, — он устало улыбнулся, потянувшись к тяжелому фолианту, — мне понадобилось бы несколько часов, чтобы до неё добраться.
Она улыбнулась в ответ, но книгу брату так и не отдала. Потянувшись вперед, Сирона коснулась пальцами его когтей и накрыла его руки своими ладонями, размера которых для этого катастрофически не хватало. Он хмурился, не понимал, что его сестра пытается сделать, а она продолжала улыбаться, крепче цепляясь своими руками за его.
— Если я Звезда, а ты Волк, то я — твоё предназначение? — вдумчиво протянула она, надавливая когтями на костяшки пальцев своего брата, заглядывая ему в глаза. Они были красными, куда более яркими, чем её — полностью черные.
Сирона задавала те вопросы и делала те вещи, к которым Имлерит не был готов. Он уже давно относился к ней совсем не как к сестре, но это вовсе не значило, что такое отношение можно было посчитать нормальным. Он столько лет сдерживал самого себя, огораживал её от своего дурного влияния, что сдаваться из-за одного единственного вопроса и её мягких ладоней было попросту нельзя. Он был старше и нёс ответственность как за неё, так и за свои специфические вкусы.
— Если ты хочешь так считать, — Имлерит долго тянул с ответом, в конце концов выбрав самый правильный и с его, и с её стороны. Он понятия не имел, о чём именно она спрашивает, но не мог отметать тот вариант, в котором их мысли относительно друг друга полностью совпадали. Это было утопичным, полным надежд мышлением, и отвязаться от него было практически невозможно. — Никто не будет принуждать тебя так мыслить, пока ты сама не решишь, что ты — моё предназначение.
Лорд Заточения уже несколько секунд держал книгу самостоятельно, а холодные руки его сестры переместились к его запястьям. Сейчас, когда он сидел на стуле, она могла смотреть в его глаза — внимательно, словно он говорил ей самые важные в её жизни вещи, и неправильно. Может быть, он был настолько увлечён, что видел в её бездонных глазах то, что хотел видеть? То, что она наверняка не раз замечала в его собственных?
— И если я хочу, ты будешь считать так в ответ? — с каждый разом становясь всё ближе к брату, Сирона, казалось, прекрасно осознавала, в чём состоит завуалированная суть их разговора, несмотря на то, что Имлерит снова и снова убеждал себя в том, что она, ещё слишком молодая, может не отдавать себе отчёта в том, на что идёт. — Я хочу быть твоим предназначением. Хочу быть частью тебя.
Сколько бы он ни пытался убедить себя в том, что его сестра не понимает, что говорит, теперь заниматься этим было уже нельзя. Она хмурила брови так, как делала всегда, когда пыталась что-то кому-то объяснить; она выражалась предельно ясно и не скрывала того, что на самом деле думает; она умещала свои руки на его широких плечах и с каждой новой секундой оказывалась всё ближе, ожидала от него ответа.
Все его естество, каждая клетка его тела и каждый уголок сознания говорили о том, что у него нет никакого права отказывать сестре, независимо от того, будет она об этом жалеть или нет, и только какой-то отголосок здравого смысла утверждал, что ей всего сто шестьдесят восемь лет, что она может не понимать того, что одни только подобные намёки заставляют её брата сходить с ума. Он должен был задать ей вопросы, должен был убедиться в том, что она осознает, на что идёт. Осознаёт, что тогда она на самом деле станет его частью.