Звезда на излом

Моррамэ со спутником убили их за один вдох, вскочив со снега почти у них под ногами и вогнав длинные, в локоть, ножи — одному в горло, другому в щель доспеха. Зажав рты, чтобы не допустить предсмертного крика. Келонниль зажимала рот девице в тот момент, просто чтобы та не заорала с перепугу.

Тем больше она удивилась, когда услышала ее голос, опустив ладонь.

— Я с вами! — сказала аданэт отчаянным злым шепотом.

— Под шубу вдвоем не влезем, — покачала головой Келонниль.

— Тогда заберите меня с собой! Или закричу! — зашипела та.

— Жить надоело? — шикнул Моррамэ.

— Да!

— Если убьем Ульгэра — заберём, — Келонниль решила не спорить, времени было слишком мало. Вытряхнула аданэт из шубы — та оказалась в одной нижней рубашке и мягких сапожках, бросила ей свой белый плащ, жестом велела ждать тут. Рядом нолдор торопливо надевали вастакские теплые халаты и шлемы, затыкали мечи за пояса. Накрывали тела белыми тряпками.

— «В темные травы!!» — прошептала женщина, цепляясь за руку нандэ. — Тебе надо отвечать — в темные травы!

...Стражи женщин обычно не говорили со стражей шатра. Потому что все знали, кто здесь и зачем. Вот они, как это делали виденные со стороны люди, подтолкнули женщину в шубе ко входу в шатер. Сейчас... Если потребуют сказать... Если аданэт солгала…

— Куда идёшь, женщина? — процедил один из стражей. Привычно.

— В темные травы, — Келонниль умела подражать голосам многих птиц, не так тяжело и голосу другой женщины подражать...

Неспешным движением стражи раздвинули копья. Она прошла между ними, повторяя движения, виденные со стороны — пригнуть голову, перешагнуть порог, отпустить тяжёлый полог. И ещё один за ним.

В шатре горели масляные светильники на подносе, и тлел очаг, наполняя воздух дымом. Дым тянулся к небольшому отверстию в куполе шатра.

Полуголый мужчина, широкоплечий, мощный, грузный, в распахнутом лёгком халате, даже на отдыхе не поворачивался ко входу спиной. Покосился на нее, встал с лежанки, застеленной шкурами рысей.

— Хватит кутаться, — сказал он недовольно. Взялся за плётку из пучка кожаных ремней. — Тебя снова проучить, дура? Я мог быть ласковее, но ты сама меня злишь!

Наверное, можно было что-то сказать. Пропищать. Можно было напомнить об убитых эльдар...

Келонниль убивала и животных, и орков, и людей. Впервые она убила смертного на стенах Болотной крепости. Но глаза в глаза — ещё никогда.

От мужчины шел запах нестираной рубахи, плохо вымытого тела и пива.

— Споешь сегодня — буду добр, — сказал он. — Раздевайся и пой.

Она медлила, стоя столбом в этой глупой шубе. Взгляд мужчины скользнул по ней, спустился вниз — зацепился за что-то...

Она не успела ни подумать, ни понять, что ее выдало. Она только прыгнула вперёд и вогнала клинок в уже раззявленный для крика рот. Под остриём нолдорской голубой стали что-то хрустнуло, нож прошел шею насквозь, она с силой рванула его назад и вбок.

Из распоротой шеи кровь ударила ключом, брызги долетели до очага. Забулькало. Плюхнулся на пол язык лоскутом мяса — Келонниль отчаянно передёрнуло, накатила тошнота.

Нельзя, сказала она себе. Нельзя.

У нее было от полусвечи до свечи времени — столько обычно женщины проводили в шатре. А все уже кончилось...

Сапоги. Вот что ее выдало. Ай, скверная из нее разведчица ещё! Не пришло ведь в голову разуть на снегу аданэт — и чуть не провалила дело...

Она словно раздвоилась. Я убила человека, ножом, как кабана, думала в ужасе нандэ Келонниль, резчица по дереву и рисовальщица, которая и стрелять-то научилась лишь потому, что сестры уговорили, а то как так, в их семье — и не охотница... Зарезала, глотку распорола, так нельзя с эрухини, так нельзя с говорящими...

Нельзя раздирать эрухини лошадьми и смеяться, что не сразу умерли, отвечала себе Келонниль-стрелок, обходя шатер и открывая сундуки один за другим. Нельзя вырубать леса Оссирианда и травить нандор орками и гаурами. Нельзя силой забирать женщин из семей и бить их. Нельзя жечь Таур-им-Дуинат. Нельзя палить онодримов орочьим огнем, который липнет к стволу и не гасится водой. Нельзя делать морготовы дела и думать, что так и надо.

На мгновение Келонниль показалось — за уверенность, что так и надо, она ненавидит больше, чем за что-либо другое. Потому что она – основа всего.

Бумаги, вспомнила она слово. Ох, вот это напугало ее больше всего. Она забыла само слово! Бумаги, пергамент, письма...

Какие-то письма, свёрнутые трубочками, нашлись только под подушкой лежанки.

Келонниль отсчитала время, поставила масляные лампы у дальней стены возле ковров, спрятала письма и нож в одежде — и вышла наружу. Прежняя нандэ из Оссирианда плакала у нее внутри.

...Девчонка-аданэт уже замёрзла и тряслась под белым плащом. Ей бросили синий ватный халат, подпоясали. Это чудо, что все удалось — но у них совсем мало времени.

— Сейчас выходим, твердым шагом идем к шатру женщин, заходим за него, — Моррамэ поглядел на звёзды. Говорил он только для аданэт. — Начинается тревога — бежим что есть силы.