Звезда на одну роль

Состоит он в психдиспансере на учете на предмет шизофрении. И в Ганнушкина, и в Кащенко, и где только он не лежал. Но теперь-то у нас свобода, без его согласия его никто в дурдом не отправит — ни я, ни Господь, будь он хоть сто раз сумасшедший, а согласия своего на принудительное лечение ну никак не давал. Дурак-дурак, а насчет свободы своей и прав личности соображает. Ну, и жил у сестры Елены, нервы мотал и ей, и дочке ее. Так вот, сегодня утром приехали они на автобусе в Никольское. Отстояли утреннюю службу. В церкви их видели. Затем пошли к реке. А там то ли на него затмение нашло, то ли правда бес в него вселился — убил сестру камнем, сбросил ее в воду, а следом и девочку.

— Шизофрения, значит. — Катя старательно записывала.

— Сейчас с ним следователь говорить будет, вон уж к сторожке идут, — указал участковый. — Пойдемте тоже. Может, еще чего узнаем.

В сторожку набилось много народа: оперы, эксперт-криминалист с фотоаппаратом, начальник розыска, отогревшиеся «водолазы» из роты. Следователь не возражал: мотивы столь дикого преступления нуждались хоть в каком-то объяснении. И все хотели их знать.

На стуле посреди комнаты, освещенной «лампочкой Ильича», сгорбился тощий, уродливого вида парень в спортивной куртке и облезлых джинсах. Белесые волосы его были всклокочены, на жидкой, торчащей клином бороденке засохла грязь.

— Ваша фамилия Волынцев? — спросил следователь.

Парень вздрогнул, пригнулся к полу, затем внезапно выпрямился и вперил в сотрудников милиции лихорадочно блестевший взгляд. Так блестят порой осколки стекла на полуденном солнце, но не глаза человека.

— Зверь рыщет в миру! — выкрикнул он дребезжащим фальцетом. — Зверь идет к нам. Антихрист! А вы — слепцы, не желаете ставить ему преграды! Грешники вы!

— За что вы убили сестру Елену Волынцеву и свою малолетнюю племянницу? — грозно спросил следователь.

— Только крещение в водах Иордана, только крещение в святой купели в великий праздник может преградить путь Зверю. Поголовное крещение и покаяние! — Голос Волынцева срывался на крик. — И я не убил их, а спас их грешные души! Я крестил их в Иордане водой, как некогда крестил нас великий пророк, предсказывавший царствие Божие! И они получили свой рай из моих рук! Смотрите! — Он резко ткнул пальцем в потолок сторожки. — Они глядят на меня с небес! Они улыбаются мне! Бес отпустил их, я вырвал их из бесовских лап, я вызволил их и отправил в объятия Отца нашего Небесного.

Следователь тяжко вздохнул: ШИ-ЗО-ФРЕ-НИЯ. Увы.

— Но почему именно своих родственников вы выбрали для крещения? — Он уже более не грозил Волынцеву, он приноравливался к безумцу.

С подобными созданиями нужно разговаривать только на их же собственном языке. Только так их можно отчасти понять.

— Мать и дочь в лапах Сатаны! Некогда матерью и дочерью завладел Нечистый, и они сотворили зло! — неистово крикнул Волынцев. — Иродиада подговорила дочь свою, и голова Крестителя нашего слетела в единый миг. Женщина — гной нашего мира, смрадный гной, парша плоти, добыча Сатаны. Но я вырвал моих женщин из его лап, я извлек их из ада, я спас их через святое крещение в водах Иордана. И теперь — да не торжествует Иродиада!!!

— Ладно, уведите его. — Следователь махнул рукой.

— Только крещение в водной купели — преграда Зверю! — вопил сумасшедший, когда его вели из сторожки. — Да не торжествует Иродиада! Да не торжеству-у-у...

«Он изгонял из них беса, — думала Катя. — Ему что-то мерещилось в его шизоидных грезах, библейский миф о Крестителе и его убийцах — Ироде Антипе, его жене Иродиаде. Он, как ни странно, был движим чувством сострадания, мечтал спасти своих женщин — ребенка, сестру. Спасти на свой лад. Крестил в мартовской ледяной воде... Господи, Господи, ты, кому построили и восстанавливают этот прекрасный храм, почему же ты не остановил его? Почему допустил такое? — Она покинула сторожку и направилась в церковь. — О чем молился каждый из них сегодня утром? Что просил у Бога? Какой награды?»

— Вы недавно ремонтируете храм, да? — спросила Катя у женщины в черном платочке, продававшей при входе иконки и свечи. Внутри церкви было все обустроено на скорую руку. Заново отреставрированный алтарь сиял позолотой, но вдоль стен громоздились леса, а над входом — облезлая штукатурка, расколотые кирпичи, полуисчезнувшая роспись фресок. Тлен, запустение.

— Второй уж год, — словоохотливо откликнулась женщина и кивнула на алтарь. — Вот на это Крещение освятили. Теперь и чиним, и восстанавливаем, и Бога славим, все вместе. Батюшка у нас хороший, такой деловой, энергичный. При нем и церковь, глядишь, утвердится, на ноги станет. Приход-то тут большой — семь деревень.

Катя внимательно разглядывала затертые фрески.

— А как снова обрели голову Иоанна Крестителя? — спросила она.