Звезда печального счастья

И остановился. Что он мог сказать ей? Что не может жить без нее? Что ее образ день и ночь стоит перед его глазами? Что он не мыслит своей жизни без нее? Но все это так пошло, так банально, такие слова он говорил когда-то так много и часто, что боялся теперь их повторения. Да и она внимательно слушала его, слегка наклоняя набок голову, в глазах ее была синяя глубина, и это сковывало его, не давало обычному красноречию развернуться во всей полноте.

А Наталья Дмитриевна вдруг увидела его глаза. Это был такой же взгляд, каким на нее смотрел тогда Иван Иванович Пущин, любящий, преданный, покорный.

Она едва не расхохоталась. Вот так штуки вытворяет жизнь! Ах, как она была влюблена в него тогда, девчонкой, как ждала его, как верила каждому его слову и комплименту, как страдала!

Тогда у него не было этого взгляда, но она почему-то вспомнила глаза Ивана Ивановича. И невольно взволновалась. Ах, какой это был нежный, преданный, любящий взгляд… Но он был так далеко, он вместе с мужем сослан, гражданская казнь была произведена и над ним. Но волнение, которое она испытала от взгляда Пущина, говорило ей, что чем-то соприкасаются их души…

Такой же взгляд у Рундсброка, но нет у нее волнения, не зажигает он, этот взгляд, в ее душе ответного стремления…

— Наталья Дмитриевна, — снова начал Рундсброк, — позвольте мне приходить к вам, позвольте хотя бы изредка видеть вас…

— Я очень благодарна вам за внимание, которое вы мне оказываете, — сказала она, — я ценю в людях сочувствие попавшим в беду. Благодарю вас за прекрасные розы, — она улыбнулась, — но мне милее васильки с наших лугов… Теперь их не достать, они более редки, чем оранжерейные розы, и мне, право, жаль, что вы потратили так много времени и денег, чтобы побаловать меня своим вниманием…

— Какая безделица — розы, — грустно усмехнулся он, — да я сложил бы к вашим ногам все богатства мира, если бы вы пожелали и если бы они у меня были. Но у меня их нет, и я могу предложить вам только мое сердце честного человека, руку честного человека…

— Подождите, — перебила его Наталья Дмитриевна, — но вы же знаете, что я замужем, что у меня есть муж? Как же вы можете предлагать мне руку и сердце, если вы знаете, что я давно обвенчана…

— Наталья Дмитриевна, — горячо заговорил он, — простите, если я оскорбил вас чем-то, но последние события в

вашей семье подали мне некоторый повод подумать… Впрочем, что я говорю? Вы не помните, наверное, как мы познакомились? Я расскажу вам историю моего чувства. Я увидел миловидную девушку, простенькую, незатейливую, лишенную обыкновенной кокетливости и манерничанья. Я видел, что тронул вашу душу, что глаза ваши сияют любовью и огнем. И думал, что это лишь очередная победа над простым незатейливым сердцем. Я отвернулся от вас, когда узнал, что ваш отец разорен, что за вами не дадут большого приданого…

«— Наталья Дмитриевна, теперь любовь к вам засосала меня, как болото.

Я не могу выкинуть вас из сердца, — горячо заговорил Рундсброк».

Акварель неизвестного художника.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Простите, что я так откровенно и прямо говорю, но все мои слова выстраданы и много раз передуманы. Я хочу открыть перед вами мою душу, чтобы вы не могли сказать, что я хочу лишь воспользоваться вашим несчастьем. Вы ведь и теперь не в лучшем положении, чем тогда, перед свадьбой? У вас теперь не будет богатства и знатности, вы не сможете мне сказать, что я ищу корысти. Нет, мое чувство так глубоко и основательно, что я с радостью отдал бы вам все, что у меня есть.

Он опять помолчал и снова смотрел на нее глазами преданной собаки.

— Я увидел вас у Анны Ивановны Анненковой и был поражен в самое сердце — откуда взялось в вас столько грации и красоты, столько изящества и совершенства? Я был настолько поражен, что удивление мое заставило меня искать вашего общества, а ваши мысли, ваши слова заставили меня признать, что я был глупым и пошлым фатом, что никогда сильное и глубокое чувство не трогало моего сердца. Я видел вас везде, где только мог, издали любовался, иногда мне удавалось проговорить вам несколько слов, и все глубже и глубже застревал я в тине и болоте любви. Да, я так говорю, потому что теперь любовь засосала меня, как болото, по самую макушку. Я теперь ничто, пустое пространство, потому что день мой наполнен воспоминаниями о вас, потому что вы не выходите из моей головы, потому что я понял, как всепоглощающа и горька может быть любовь. Как я теперь понимаю вас, когда вы ждали и не дождались меня, как страдали и отчаивались, точно это повторяется со мной. Я вижу вас везде, куда бы я ни пошел — в толпе мне кажется, что вы идете передо мной, в гостиных я оглядываюсь, чтобы увидеть вас. Я болен этой чертовой, простите, лихорадкой, и я не могу выкинуть вас из головы, что бы я ни делал…

Он передохнул немного, оперся локтями о колени, согнулся и продолжал, глядя в огонь камина: