Звезда печального счастья

Александр никогда больше не ходил в церковь. Тогда, перед самым отъездом из Петербурга в Таганрог, он заказал в святой лавре не просто службу, а панихиду — его отпели, и для мира он больше не существовал, а надоедать Богу после своей панихидной службы считал греховным и суетным. Он вел себя со священниками любезно, разговаривал с ними на все темы, но никогда не касался обрядности, святости пророков, никогда не пускался в обсуждение догматов церкви. Он уже давно понял, что православие в России стало служанкой не Бога, но человека, и так и поступал в соответствии с этим своим убеждением.

Но монастыри он еще чтил — они являли собою пример бескорыстного служения и неустанного труда, и ему казалось, что в них может спастись человек от суетности мира, посвятить себя служению Богу…

Воспоминания все чаще и чаще обступали его со всех сторон, но запрещал он себе думать о роковой ночи марта 1801 года. И все ярче вставала перед ним картина наказания розгами, где главным преступником был он сам, а преступление его заключалось только в одном — он не хотел жить в одном месте России, кочевал по ней и не желал перед судиями своими открыть тайну своего происхождения.

Они присудили ему наказание в размере 40 розог и изгнание в Сибирь. Что ж, он не роптал. Он сам не успел отменить это тяжкое наказание, хотя к другим и подступался и отменил многое — вырывание ноздрей, истязание человеческого тела, а вот до розог все не дошла очередь…

После окончания тяжелейшей войны с Наполеоном, когда жизнь вошла в свою прежнюю колею и прежний порядок, поднялся и вопрос о внутренних преобразованиях, и опять правительство уткнулось в жестокие истязания, присуждаемые обычным уголовным судом. Он сам учредил в Москве в 1817 году комитет, которому поручил рассмотреть, желательно ли в настоящее время отменить членовредительские наказания и страшную торговую казнь.

Граф Тормасов, выступая на открытии этого комитета, заявил тогда:

— Государь император, обращая внимание на употребление доныне телесного наказания кнутом и рванье ноздрей с постановлением знаков, то есть клеймением, и находя, что сие наказание сопровождалось с бесчеловечной жестокостью, какового нет примера ни в одном европейском государстве, что жестокость сия, будучи отдана, так сказать, на произвол палача, не токмо не удовлетворяет цели правосудия, которое при определении наказания требует, чтобы оно было в точной соразмерности с преступлением, но большей частию находится с оной в противоположности и, наконец, что такое ужасное наказание, от которого преступник в мучительнейших страданиях оканчивает жизнь, явно противоречит уничтожению смертной казни, повелел войти в рассмотрение, каким образом эти наказанья можно было бы заменить другими, которые, не имея в себе ничего бесчеловечного, не менее того удерживали бы преступление и служили бы для других предохранительным примером…

Комитет этот пришел к заключению, что торговую казнь непременно следует уничтожить, заменив наказанием плетьми рукой палача с предварительным выставлением у позорного столба. Но, с другой стороны, отменять торговую казнь и клеймение отдельным указом — опасно, народ, чего доброго, может еще вообразить, что всякое наказание отменяется. Поэтому реформу эту надо отложить до издания нового Уложения, в котором эта статья может пройти и незамеченною. Что же касается рванья ноздрей, то это возможно отменить и сейчас. Делалось это для того, чтобы отметить злодеев, но, «находя при нынешнем устройстве внутренней стражи таковое усугубление наказания излишним, мы отменяем оное яко бесчеловечным истязанием сопровождаемое…»

Уродование преступников с этим его указом на России прекратилось.

Он усмехнулся — хорошо, что издал такой указ, не то ходил бы сейчас с вырванными ноздрями… В Московской Руси на каждом шагу наткнуться можно было на человека с отрезанным носом, без языка, без ушей, без правой или левой ноги, без правой или левой руки. Иногда оставались после самого нелепого преступления какие-то жалкие обрубки вместо человека…

Но по-прежнему жестоко проводилась процедура торговой казни. Все еще существовал обычай наказывать преступника во всех местах, где он совершил проступки. Окровавленного, еле живого таскали его по разным городам и деревням и всюду били.

Даже при Александре такую экзекуцию проводили над татарами, виновными в нескольких грабежах и убийствах. В тех городах, где они промышляли воровством и убийством, выставляли их у позорного столба, продевали голову в особое кольцо и зажимали так, что наказываемый не мог кричать, а руки и ноги крепко связывали. Над преступником читался приговор, выходил палач в ярко-красной рубахе и приступал к делу. Отсчитав положенное число ударов кнутом, татар отвязывали, обклеивали пластырями и бросали на телегу, где они и ожидали окончания порки над всеми своими товарищами. Потом везли в другой город, где все повторялось — привязывали к столбу, отдирали пластыри и снова истязали. Никто из этих татар не дожил до места последнего преступления, начинали умирать уже после второй порки…